Однажды в Лопушках

Беломир поднял руку и сжал кулак.

Повернул влево.

Вправо.

Поглядел задумчиво на собеседника.

— Только… не знаю, говорил ли тебе папаша, что твой братец вовсе не был таким уж святым… — голос Потемкина сделался низким, рокочущим. — Таким, как тебе пытаются представить…

— Что ты…

— Правду, друг мой. Только правду… он ведь так и не признал ребенка…

— Какого ребенка?

Вот теперь Беломир окончательно решил, что морду Потемкину набьет. Когда-нибудь. Но всенепременно.

— Кто ж его знает, какого… то ли мальчика, то ли девочки… не знал? Случился у твоего чудесного братца роман… нехорошо, конечно. Он ведь такой идеальный, что просто-напросто не мог жене изменить. А уж тем более допустить появления внебрачного ребенка.

— Врешь.

— Когда я врал? — Потемкин приподнял бровь.

И то верно. Гадости он говорил частенько, но врать… Потемкин гордился, что никогда-то, ни при каких обстоятельствах не опускался до банальной лжи. Что, впрочем, нисколько не мешало ему извращать правду настолько, что та же ложь была бы честнее.

— Отец знает?

— Знает, само собой… не мог не знать. Твой братец планировал развод с женой, да после беседы с папашей от мысли этакой отказался. Оно и понятно, кому нужен скандал? Зато отправился в степи, да… душевные раны залечивать, не иначе.

— Я тебе все-таки морду набью.

— Мне-то за что? — Алексашка поднял руку. — Я лишь рассказываю о том, что узнал… случайно.

Вот в случайность Беломир нисколько не поверил.

— И… кто она?

— Штатная ведьма. Может, поэтому папаша ваш и не обрадовался. Ведьмы — они… весьма себе… своенравные. Куда такую в жены? Да после развода… Ипатьевы не простили бы обиды.

Возможно.

Все одно… не похоже это на Сашку с его кристальной честностью, с его принципами, которые бесили невероятно, ибо невозможно было уживаться вместе с человеком и его принципами. С… да вообще! Уж если бы случилось Сашке роман заводить, он бы… он…

Да не завел бы он никогда!

Ибо клятву давал. Перед алтарем. А клятва — это святое. Но Потемкин тоже врать не будет. С другой стороны, кто поручится, что ему самому правда известна?

История…

Мало ли что там на самом деле произошло. Но… своего ребенка Сашка точно бы не бросил. В этом Беломир готов был поклясться.

— А знаешь, что самое интересное? — во взгляде Алексашки мелькнула радость. — То, что твой дорогой племянничек как раз вот-вот сведет знакомство с… другим твоим племянничком.

— В смысле?

— Какой еще тут смысл быть может? В самом прямом, дорогой мой, в самом прямом… ведьма-то та после того, как братец твой её бросил, вернулась на историческую, так сказать, родину, в деревню Лопушки. Слышал?

Беломир покачал головой.

— И туда же не так давно отправился твой племянник. Якобы в экспедицию. Исследовать аномалии.

— Почему «якобы»?

С племянником Беломир знаком был, скажем так, издалека, но тот произвел впечатление толкового паренька. И наукой, сказывали, увлечен был всерьез, что наверняка злило отца.

Всенепременно злило.

И теперь начинало казаться, что дело, быть может, вовсе даже не в науке. Дело в отце. Злило его буквально все.

— Потому что эти Лопушки от Москвы в трехстах километрах находятся. Какие там могут быть аномалии?

А вот теперь Алексашка соврал.

Беломир почувствовал это явно, будто… будто ногтями по стеклу провели. И пришлось приложить усилия, чтобы не скривиться от этого нервного звука.

И виду не подать, что ложь замечена.

Надо же…

— Ладно, — Алексашка поднялся. — Я сказал, чего хотел. А теперь извини, друг, но мне пора. Буду рад, если у тебя все получится.

А что именно должно получиться, так и не сказал. Потемкин — хитрый лис. Но в эти самые Лопушки надо будет заглянуть. Всенепременно. Что-то неладно там, если Потемкин врет.

Надо же… все-таки врет, несмотря на все свои уверения в правдивости.

Сказать кому… а кому? Некому. Друзей у Беломира никогда не было, приятели… после скандала делают вид, будто вовсе никогда-то знакомы не были.

Ну их…

А в Лопушки он съездит. Просто затем… затем, чтобы убедиться: ошибся Потемкин. Никогда бы Сашка не бросил своего сына. Или дочь. Дочь тоже не бросил бы.

Беломир потер руками.

Огляделся.

Хмыкнул, убедившись, что былой беспорядок никуда-то не девался, и, переступив через обломки стула, подошел к столику. Мобильный разрядился, а экран и вовсе пересекла уродливая трещина. Будто шрам… ничего, зато городской работает.

Отец ответил сразу.

Инга Ильина была женщиной по-своему красивой. Пусть облику её недоставало утонченности, а фигура, несмотря на все усилия, отличалась характерной грузноватостью, но вот взгляд Инга приковывала.

И зная о том, умела выбирать что позы, что место.

Ныне она застыла у окна, зная, что солнце за спиной окутает её мягким светом, сгладив некоторые резкие черты. И недовольство укроет. Хотя от её собеседника что-либо укрыть было затруднительно.

— Стало быть, поедет? — уточнила она.

— Всенепременно, — Белов Ингой любовался. Исподтишка. Так ему, во всяком случае, казалось.

— Плохо.

— Боюсь, отговорить его не выйдет, — он покачал головой. — Я пытался, но порой Олег упрям до бестолковости.

Инга вздохнула.