Однажды в Лопушках

Сыграет свадьбу. И тихо скончается в положенный срок, дабы не затруднять хороших людей своим убийством. Инга же, поплакав, примет предложение руки и сердца, а после скромно отойдет в тень, оставивши свое наследство Белову.

Обойдется.

Она размяла пальцами переносицу. И закрыла глаза, расслабилась, ощущая, как напряжение покидает тело. А ведь она в положении, волноваться нельзя… и может, действительно погодить?

Всего один звонок, и Белов вернется.

С радостью.

Ляжет на коврике у двери верным ревнивым псом. Красноцветов же…

…беременность на сроках столь ранних — огромный риск. Её ныне не всякий целитель установит, не говоря уже о том, что прерваться она способна в любой момент.

Инга накрыла живот ладонью.

Матушка, конечно, утверждала, что это не касается их рода, однако… сомнения, сомнения и одни лишь сомнения. Ей бы времени. Немного. Всего пару недель. Но что-то подсказывало, что нет у Инги этих недель, что спешить нужно, пока Красноцветов не совершил какую-нибудь глупость, которая возьмет и поломает Инге все планы.

Она прислушалась к себе.

Все… в порядке. Пока.

Склянка с зельем была на месте. Инга не без труда вытащила пробку, принюхалась и скривилась. Вот почему эта дрянь, мало что на вкус противна, так еще и воняет?

Запах показался резче обычного.

Нет, для токсикоза тоже рановато, но, кажется, изменения в теле её начались, и это хорошо.

Три капли в стакан.

И залить минеральной водой. Цвет та меняла медленно, и наблюдая за этими переменами, Инга успокаивалась. Мужчины… с ними сложно… но пока мир принадлежит им, приходится подстраиваться.

Она выпила зелье одним глотком и зажмурилась, пережидая волну то ли холода, то ли жара.

Надо.

Терпение.

Потом вытащила из нижнего ящика стола жестянку монпансье. Хоть как-то да перебьет гадостный вкус во рту. И затем только подвинула к себе старинный черный аппарат.

Глянцевые бока его сияли, оправленный в серебро рог возлежал на подставке, а диск из мамонтовой кости поворачивался с характерным треском. В детстве Инге очень нравилось слушать его. И теперь она окончательно успокоилась.

Трубку на той стороне взяли не сразу. Инга успела сосчитать до десяти. И от десяти.

— Бабушка, — сказала она с легкою улыбкой, представляя ту, которую была действительно рада слышать. — Я соскучилась…

— Я тоже, дорогая, — бабушкин голос был мягким, теплым, и Инга зажмурилась.

…ах, почему отец не позволил ей остаться? Выдернул, вырвал… будто бы она ему нужна была. Нужна, конечно, чтобы маму наказать. Он и наказал. Всех.

Ничего.

Инга сочтется. За все.

— Как ты?

— Получается, — Инга погладила бок аппарата, который многие полагали не более, чем забавной игрушкой. И отец в том числе… конечно, он ведь оплачивал тот счет с аукциона.

Антикварный телефонный аппарат.

Очередной каприз подросшей дочери, которая, впрочем, готова исполнить свой дочерний долг. Так почему бы не пойти навстречу?

— Не совсем так, как я планировала, но… получается. Только… я устала, — пожаловалась Инга.

— Тогда приезжай.

— Но…

— Дорогая, — показалось, бабушка здесь, стоит за спиной, и теплые её ладони вновь лежат на плечах Инги, обещая защитить от всего и сразу. — Месть, конечно, твое право, но она дорого тебе обойдется.

— Им дороже.

— Возможно, однако ты не думала, что можно отступить?

— Нет.

Не думала. И сейчас подобной мысли не допускает. Отступить и… оставить все, как есть? Позволить им… ему… жить дальше? Менять жен и любовниц? Купаться в роскоши? Считать себя во всем главным, во всем правым?

Ненависть ослепила.

Лишила дыхания.

— Тише, — сказала бабушка. — Тише, дорогая… я рада тебя слышать. Но знай, если ты вдруг передумаешь, если захочешь вернуться, я всегда буду ждать тебя.

— Я… хочу!

— Тогда приезжай.

— Он не позволит, — Инга покачала головой. — Ты ведь знаешь… он не позволит. Он увез меня тогда. Он убил маму. Он… и тебя убьет, если только заподозрит, что мы разговаривали. Что… я тебя не забыла. Нет, бабушка, я не хочу так… не хочу скрываться всю жизнь. Прятаться. Дрожать… и оглядываться тоже не хочу. Не хочу бояться за тебя или за себя. Ждать, простит ли он или явится, отнимет моих детей…

Рука сжалась в кулак.

— Я не хочу, как мама, умереть от тоски… и поэтому… я вернусь, бабушка, обязательно вернусь. Когда уничтожу его.

— Хорошо, — бабушкин голос прозвучал печально. — Я буду ждать, дорогая… когда бы ты ни решилась, я буду жать.

И там, на другом конце провода, которого не существовало, ибо время проводов ушло в прошлое, наступила тишина. Инга не сразу заставила себя разжать руки. Потом долго сидела, глядя на артефакт, который вовсе не ощущался артефактом.

Сидела и улыбалась.

Слегка покачивалась. Потом робко, нерешительно, обняла себя.

Она справится. Она… должна.

Ради своей дочери.

Глава 26 Где родовая честь сталкивается с деревенской непосредственностью