Однажды в мае

Молоденькая сестра больше не скрывала бессильные слезы.

— Да, легко сказать — лежите! — огрызнулся кто-то с сердитой иронией, словно во всем была виновата эта беспомощная девушка.

Сестра совершенно по-детски залилась слезами и прикрыла лицо ладонями.

— Идиоты! — басом выругался раненый боец, которому недавно хотелось закурить.

Всем стало стыдно, и большая часть раненых завернулась с головой в одеяла. Яростная канонада гремела, как барабан, прямо над ними.

Только бледный светловолосый паренек с забинтованной левой рукой, лежавший на сеннике неподалеку от медсестры, не проснулся даже при этом обстреле. Сестра, которую пугал необыкновенно крепкий сон подростка, уже дважды щупала пульс на его здоровой руке. Но пульс бился ровно, хотя и слабо.

— Он из тех, кому на мосту досталось, — объяснял портной, которому при утреннем артиллерийском обстреле в икру попал осколок.

— Проклятый мальчишка, и винтовку-то не поднимет, а туда же, во все нос сует! — сердито заметил тощий верзила, раненный шальной пулей, когда он, подгоняемый любопытством, неосторожно высунулся из дому.

Пепик Гошек — это был именно он — ничего не знал о том, что делалось вокруг. Напряжение во время либенской разведки, бессонная ночь, волнение после того, как ему удалось подбить танк, ужасный обстрел баррикады и, наконец, ранение и потеря крови — все вместе взятое исчерпало его, казалось бы, неиссякаемую юную энергию. Он заснул по-ребячьи крепко, без сновидений, словно провалился в яму, как только его после перевязки уложили на сенник. Он даже не заметил, что тут нет никого из его друзей с баррикады. Он не помнил, как санитарки довели его от моста до амбулатории. Когда он несколько приходил в себя, единственная мысль мелькала в его голове: «С отцом все хорошо… с отцом все хорошо…».

В амбулаторию он пришел последним, и доктор, перегруженный работой, отослал его в «филиал», который устроили на соседней улице. Там были люди, не принимавшие участия в бою и раненные лишь случайно. Никто вовремя не записал фамилии Пепика, и он крепко уснул, так и не сообщив ее никому.

И потому Мария Гошекова, которая вскоре после взрыва бочек на мосту все узнала от мужа, весь день до самых сумерек напрасно искала своего сына. В амбулатории невыспавшиеся, усталые люди, замученные тяжелой работой, нервничали и мало что помнили.

— Нет, тут такого не было… как будто не было… — растерянно говорили ей.

Уцелевшие защитники первой баррикады тоже смущенно переглядывались и бормотали, пожимая плечами:

— Пепик… конечно, через реку-то… вернулся… А вот куда девался…

Мария пришла домой в полном отчаянии. Сейчас, когда ее силы были уже почти на исходе, ей казалось, что все, начиная с мужа, что-то скрывают от нее, замалчивают несчастье с ее мальчиком.

До полуночи на либенском берегу лаяли танковые орудия. Они били куда попало: по крышам домов, по складам и деревянным пакгаузам на берегу Влтавы. Пожаров становилось все больше, нечего было и думать потушить их. В паузах между громовыми пушечными выстрелами справа и слева от моста стрекотали пулеметы, обстреливавшие берег.

Гошек остался на трамвайной баррикаде с Испанцем и его командой. И сюда били орудия с танков, снаряды попадали в днище трамвая, но гранитные кубики, которыми были наполнены вагоны, не поддавались. Иногда пулеметные очереди били с грохотом в бетонные парапеты моста, которые, однако, стояли прочно.

— Вот взбесились! — усмехнулся Франта Кроупа.

Угольщик поднял голову:

— Как же не беситься! Не будь нас, они бы уж давно где-нибудь в Баварии отсиживались!

— Или в Праге за баррикадами закрепились бы. Лишили мы Прагу чести быть последним гитлеровским оплотом, — с улыбкой сказал Франта.

Вагоновожатый поднял голову и произнес дрожащим голосом:

— Одного я не понимаю — где же американцы? В субботу они в Плзне были, это факт.

— А если им выгодно, чтобы мы тут в собственной крови захлебнулись?

Вагоновожатый изумленно уставился на Франту.

— Объясни, пожалуйста, что это за сумасшедшая тактика — взяли да и бросили нас здесь одних?

— То-то и есть, что тактика! — повысил Франта голос. — Они отлично соображают, у кого теперь винтовки в руках. Дельцы и фабриканты не пойдут на баррикады, это у них не в обычае. А если немцы нам кровь пустят, американцы плакать не станут!

— Но почему? Почему? — Вагоновожатый стиснул виски, словно стараясь умерить резкую головную боль. — Разве нам другое надо, чем американцам?

— Правильно, нам другое надо, дружище. Для них в этом вся загвоздка.

— Как это? Мне надо свободу, республику, работу!

— Какую республику?

— Нашу, разумеется! Такую, какая у нас была раньше.

Лойза Адам, до сих пор слушавший молча, хмуро усмехнулся.

— Точно такую же, как была? Ну нет, дружище, не обижайся… мне такой не надо! И Испанцу тоже — его первым делом посадят!

Вагоновожатый опустил руки на колени, в недоумении глядя на угольщика.