Однажды в России

- Павел Андреевич, а я верю гражданке Тартаковской, - вступился за нее Вороновский. - У меня было два сходных случая, когда хозяева квартиры не были осведомлены о наличии тайников. А потом - это ведь не нашего ума дело. Мы оперсостав, так чего даром ломать голову?

- В этом ты прав, старший лейтенант, - нехотя согласился капитан, внимательно разглядывая восьмиконечную звезду. - А брошечка-то с изъяном - два луча погнуты, на одном недостает шести камушков, а на другом... четырех. Надпись вроде... славянской вязью... - Он прочитал по складам: - "За веру и верность". В царское время, видать, вороватый мужик женке поднес. Из моряков, должно, - эмалька в синь отдает, морской колер.

- Капитан дальнего плавания, - на полном серьезе заключил Вороновский.

- Верная, небось, женка была у моряка, блюла себя строго, - с горестным вздохом размышлял капитан, почесывая затылок. - Не чета нашим лярвам.

- Давеча заскочил я в дежурку, у нас там репродуктор, - Вороновский почему-то адресовался к старушке Жеведь. - А в обед, как водится, транслировали концерт по заявкам радиослушателей. И, знаете, жалостливо так пели песню аккурат из того исторического периода, что и эта вот брошечка. - Он распрямил плечи и затянул хрипловатым баритоном: - "Ты меня никогда не увидишь, ты меня никогда не разлюбишь..." Слыхали, бабуля?

Сергей увлеченно следил за импровизацией Вороновского и прозевал момент, когда капитан тяжело облокотился на столик, закрыл лицо ладонями и издал булькающий горловой звук.

- Андреевич, родной, ты того... не бери в голову! - Вороновский сочувственно потрепал капитана по согнутой спине и доверительно шепнул старушке Жеведь: - Сердечная травма...

- Гражданка Тартаковская! - зарычал капитан. - Снимайте серьги и кольца, выкладывайте на стол!

- И не подумаю! - возмутилась Тартаковская во всю мощь своего контральто. - Еще чего! Это мои личные вещи, я их не отдам!

- Ничего не знаю! - уперся капитан. - Не рассусоливать!

- Обожди, Павел Андреевич, не горячись, - вмешался Вороновский. - Может, это на самом деле ихнее. Вот бабуся часто виделась с ними по-соседски, спросим у ней.

- Гражданка Жеведь, вы подтверждаете, что серьги и кольца гражданки Тартаковской вы прежде видели на ней? - строго спросил капитан.

Молчаливая старушка приблизилась к Тартаковской, низко склонилась к ее уху, а затем поочередно поднесла ее руки к своему лицу, словно собираясь поцеловать, и часто-часто закивала головой.

- Ейные они, сынки, Марии-Сигизмундовские сережки и колечки, - подтвердила она. - Который год Мария Сигизмундовна в них ходют. Верно говорю.

- Вот видишь, - с удовлетворением заметил Вороновский. - Мы же должны произвести выемку только тех предметов, которые не принадлежат гражданке Тартаковской. Так зачем же таскать ее вещички туда-сюда?

- Я вам так благодарна, - облегченно вздохнула Тартаковская. - Не хотите ли чаю с нордовским тортом?

- С нашим удовольствием, хозяюшка, - охотно согласился Вороновский. - Чаек хорошо снимает усталость. А ты, Павел Андреевич?

- Мне хлеб-соль таких вот граждан... - капитан поднял голову от протокола, - колом в горле становится!

Пока они пили чай с тортом, капитан закончил оформлять протокол, взглянул на часы и сказал:

- Значит, так... Обыск продолжался с восемнадцати часов сорока минут до двадцати трех часов ноль трех минут. Жалоб и заявлений при обыске не поступало?.. Так и запишем. Замечания понятых по поводу произведенных нами действий?.. Тоже не поступало. Прошу понятых и лицо, которое подвергалось обыску, скрепить протокол своими подписями.

Тартаковская начала читать протокол и тут же вступила в спор из-за каких-то формулировок в описи имущества, а Сергей расписался за Ильина и не слушал спорщиков. Все-таки она чертовски волевая тетка, думал он, поглядывая на Тартаковскую. Уцепилась за серьги и кольца, как будто они ей дороже всего, в то время как у нее увели из-под носа целое состояние... Да, это надо уметь!

Когда наконец все поставили свои подписи, капитан спрятал протокол, вручил Тартаковской копию и пошел одеваться.

- Ну, хозяюшка, спасибо вам за чаек, а нам, однако, пора в путь-дорожку! Вороновский встал из-за стола и тоже вышел в прихожую.

Сергей кивнул Тартаковской и хотел пойти, следом, но она задержала его.

- Стасик, мы не прощаемся, - жарко зашептала она, сжав ему локоть. - Жду вас в среду...

Уже на лестнице Вороновский тепло попрощался со старушкой Жеведь. Он долго тряс ее руку и напоследок спросил:

- Мы вас не очень обременили, бабуся?

- Лучше бы глазоньки мои на такие страсти не глядели... Мария Сигизмундовна - хорошая женщина, да живется ей нескладно. Шестьдесят четыре тыщи одних мериканских денег, да золото с брульянтами! - Старушка истово перекрестилась. - Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою!..

На Кировском проспекте дул ледяной ветер, певуче скрипел под ногами снег, и Сергей снова продрог до костей. На этот раз им не удалось поймать такси, и они добирались до дома Вороновского на перекладных - сначала на автобусе до "Горьковской", потом на метро, а в конце опять пешком.