Однажды в замке

– Да, – ответил Гауэйн. – В поместьях очень многое пропадало зря, прежде чем мы создали систему, при которой можно видеть баланс между тем, что вкладывается в землю, и тем, что от нее получаешь.

– Пытаешься предупредить воровство?

– Это одна из целей. Но важнее всего убедиться, насколько эффективна та или иная методика на том или ином поле, и при необходимости применить ее в других местах.

Эди кивнула и снова погрузилась в молчание. Цифры пролетали мимо ушей, а Бардолф костлявыми пальцами переворачивал страницу за страницей. Она возненавидела голос агента, сухой и резкий. И за все это время он ни разу не улыбнулся.

Когда Стантон начал перечислять ловушки на угрей в одном поместье и сравнивать их с ловушками на угрей в другом, Эдит не выдержала:

– Гауэйн, мы остановимся на обед?

Он слушал Бардолфа, иногда отдавая указания или приказ, хотя в то же время просматривал очередную папку.

– Конечно. Мы будем в Стивенедже ровно через полтора часа. На завтрак отведено три четверти часа.

– Его светлость так часто путешествует из Лондона в Крэгивар и обратно, что мы составили весьма точный график на всю поездку, – пояснил Бардолф.

– Точный график? – повторила Эди.

Бардолф закивал, как щелкунчик.

– Мы едем по Грейт-Норт-роуд, а не по Олд-Норт-роуд, поскольку она в лучшем состоянии и там происходит меньше дорожных аварий. Его светлость терпеть не может, когда его задерживают, какова бы ни была причина. В гостиницах, где мы останавливаемся, стоят в конюшнях наши лошади, и мы можем легко их поменять.

– Прости за рутину, – вставил Гауэйн с отеческой снисходительностью в голосе, действующей ей на нервы. – Тебе ужасно скучно?

– О, скучать из-за перечисления ловушек на угрей? Никогда! – заверила она. – Продолжайте! Итак, в одном поместье ставят ловушки ночью. А что, время суток как-то влияет на урожай угрей, если можно так выразиться?

Бардолф снова принялся за отчет, казалось, не заметив сарказма в голосе Эди. Она смотрела в окно на пролетающие поля, потому что, если повернется лицом к своим спутникам, не сможет не наблюдать, как губы Бардолфа выговаривают слова и при этом почти не шевелятся.

Когда они добрались до «Лебедя» в Стивенедже, их провели в отдельную гостиную, где уже ожидал горячий завтрак. Минут через сорок, когда Эди размышляла, не стоит ли шокировать Гауэйна, отпустив лакеев, в комнату вернулся Бардолф.

Через минуту тарелки убрали со стола.

– Я еще не доела форель, – заикнулась было Эди, но поздно: тарелки были подняты прекрасным синхронным жестом и мгновенно исчезли. Принесли чайный сервиз.

– Бардолф, – расстроился Гауэйн, – похоже, ваш приказ был преждевременным.

– Неважно, – буркнула Эди, выбрав кусочек фрукта.

– На будущее, запомните: нужно спрашивать ее светлость, прежде чем что-то убирать, – объявил Гауэйн.

Эди думала, что это само собой подразумевается. Но похоже, ее постепенно вводили в жизнь монархического государства, где был только король и никакого консорта. Поклон Бардолфа дал это понять достаточно ясно, как и его замечание три минуты спустя. Он заявил, что, для того чтобы придерживаться расписания, им следует вернуться в экипаж.

Она подумывала ехать вместе с Дживзом, поверенным Гауэйна, казавшимся славным человеком, но оказалось, что на этот раз он тоже садится в их экипаж.

Поэтому Эди забилась в угол, пока все трое без конца обсуждали дела. К тому времени, как они достигли назначенной остановки в «Пустом коконе», где собирались остаться на ночь, она чувствовала себя так, словно ее молотили кулаками. А между ног все горело и ныло, что было крайне неприятно.

Гауэйн взял руку жены и повел ее в «Георгия и Змея», но она остановила его.

– Взгляни на это, – попросила Эди, показывая на крышу.

Солнце садилось, и его лучи тянулись от горизонта, как медная проволока, окрашивая черепицу в темно-красный цвет.

– Никаких признаков дождя, – констатировал Гауэйн.

Она попыталась снова:

– Смотри, каким прекрасным цветом окрасило солнце крышу, а ласточки разрезают воздух, словно…

– Словно что? – спросил он.

– Словно они слушают Моцарта. Словно лучи – это музыкальные отрывки. Это должен быть Моцарт, судя по тому, как они взмывают вверх и падают вниз. – Она крепче сжала руку мужа: – Вон там! Видишь вон ту птицу? Она танцует.

Эди подняла глаза. Гауэйн улыбался ей, вместо того чтобы смотреть на ласточек. Его глаза были темными и жадными.

– Ты права, – сказал он рассеянно. – Ласточки танцуют.

Он прижал палец к ее нижней губе, и Эди ощутила странную дрожь внизу живота, как и всякий раз, когда муж смотрел на нее вот так. Словно хотел съесть. Словно хотел облизать с ног до головы, как обещал тогда, на свадьбе.

Стоя в меркнущем медном свете заходящего солнца, Эди думала о том, как приятно, должно быть, когда тебя облизывает мужчина, похожий на Гауэйна.

Она уже хотела сказать это вслух, когда Бардолф выступил вперед и скрипуче откашлялся. Дома слугами управляла Лила, и Эди только и слушала жалобы мачехи. Даже если учесть годы выслушивания жалоб на слуг, Эди понятия не имела, что делать в подобных обстоятельствах.