Однажды в Зубарихе

– А вот это ты Миш верно сделал, молодец, партейному всегда легче прожить. Мне свёкр тоже советует, и рекомендации пообещал собрать, иначе двигать не будут. А тебе сейчас только и остаётся в колхозное начальство пробиваться, и ещё учиться поступай, заочно в сельхоз…

– Да брось, какое начальство, тут вон с бригадой не справиться.

– Это с бригадой, а там-то чем выше начальник, тем легче работать, это везде так. Вон Пылаев Иван Сергеевич, бригадиром-то был так себе, ума в нём не много, хитрость одна, да билет партейный в кармане. С четырьмя классами, а в замах у председателя ходит, поплёвывает.

– Да знаю я всё это Лиз. Нутром-то понимаю, что приноровиться как-то надо, а уж и бригадирство это надоело, каждый день лаяться да нервы трепать, поперёк горла всё. Я ведь больше всего семью завести хочу, жену, детей. Поверишь, хоть и не мальчик давно, а мечтаю… Ох как вспомню, что уже четвёртый десяток пошёл, а я всё жених…

– Да что ты Миш о годах-то переживаешь, вам мужикам и в пятьдесят женихаться можно.

– Да перестань… я ж серьёзно. Женихаться-то можно, а невесту по душе, где и как сыскать, я то уж битый, на воду дую…– в голосе Михаила слышалось отчаяние.

– А таких, как ты хочешь, может и нет вовсе, что тогда, век не женишься?

– Как нет? Есть… вот она сидит… Если одна есть, может и ещё сыщутся, а Лиз?– Михаил спросил тихо, почти с мольбой.

Лиза смутилась и молчала, не зная, что сказать. Она была и польщена и сбита с толку одновременно. Но Михаил ждал ответа.

– Ох Миша, Миша, бедный ты мой. Уж и не знаю… может по другим деревням. А у нас тут нет никого, только соплячки, да вот Талька одна незамужняя осталась.

– Опять насмехаешься… Какая Талька, что ты? Как работницу я её очень уважаю, но мне же жена, баба нужна… А уж я бы ей богу… Она бы у меня дома сидела, в поле ни-ни, ни на какие работы не пускал бы, только по дому и в огороде, чтобы вечерами с работы меня ждала. И ни на какой там лён или сенокос, справку бы достал, что больная. Она бы у меня за детьми смотрела да в огороде как ты загорала… – Михаил осёкся под горестным взглядом Лизы, увидел слезу катящуюся по её щеке. Он замолчал, стиснув зубы, словно боясь, что если они разожмутся с его языка опять сорвётся какая-нибудь нереальная для колхозной действительности фантазия. Помолчав, и, видимо, желая уйти от только что охватившего его наваждения, он заговорил уже другим тоном:

– А Талька, что Талька… жалко её… Но её же и в самом деле, как у нас в роте старшина говорил, и бурый медведь не захочет.

Лиза, услышав последние слова, сразу обмахнула слёзы и, перегнувшись уже вперёд, вновь зашлась в приступе смеха:

– Оох, ох хо-хо… не могу… бурый медведь, ха-ха… ну сказал… ха-ха… Когда Лиза успокоилась и снова вытерла, уже от смеха выступившие слёзы её голос звучал весело и звонко:

– Ох, не знаю, а я бы на её месте просто жить так не смогла, чем так, лучше повеситься…

                                    14

Не всё отчётливо доходило до ушей Тальки из долгого разговора Лизы и Михаила, да и из того, что улавливала, понимала она далеко не всё. Многое о "Большой жизни", что текла вне её, мимо, она узнавала впервые. Но слова, выражавшие мнение о ней самой, она расслышала хорошо. Любовники, как нарочно, произносили их громко и внятно.

Талька, конечно, чувствовала, что живёт как-то не так, но по-другому она просто не могла – так уж всё в ней сложилось. Она притерпелась, не реагировала на подначки, придирки, чем вызывала иной раз ещё большую неприязнь… Но то ведь просто плохие люди, злыдни. Были ведь и другие, кто никогда не задевал её, не насмехался, кто относился к ней как к нормальной… так ей казалось. И Лиза никогда не сказала ей плохого слова, а Михаил… Ведь все последние дни она только о нём и думала…

Талька больше не слышала, что говорили внизу – последние фразы, его и её, засели в мозгу, гулом стоял в ушах их весёлый, непринуждённый смех. Она уже без отголоска чувств наблюдала прощальные объятия и поцелуи, уходящего, крадущегося задами огородов Михаила, спешившую в дом, проведать сынишку Лизу.

Талька очнулась от столбняка, когда внизу уже никого не было и стало вдруг темнее – на Луну наползли те самые тучи, что располагались в начале ночи на самом краю горизонта. Она спустилась с сеновала, пошла на скотный двор, теплоты хлева не ощутила, зато сразу различила в темени белеющую струну бельевой верёвки, натянутую рядом с загородкой, где широко разлеглась, совмещая сон-дрёму с ленивым пожёвыванием, корова. Овцы тоже не отреагировали на появление Тальки, лишь одна из куриц на насесте захлопала было крыльями, но и она быстро успокоилась.