Однажды весной в Италии

— Однако можно выдвинуть следующее предположение, синьор Филанджери. Вы были смущены неожиданным визитом синьора Таверы и его друзей, потому что в это время у вас должна была состояться подпольная встреча и один из ее участников уже пришел. Второй участник явился позже и сразу же сбежал, предупрежденный лично вами, когда вы открыли ему дверь. И он, стало быть, мог предупредить всех остальных.

— Это всего лишь предположение. Ни на чем не основанное.

— Почему же в таком случае вы не хотите дать нам адрес этого Гуарди, Марчелло Гуарди?

— Потому что я не знаю его адреса.

— Как это правдоподобно!

— Столь же правдоподобно, как и то, что я мало знаю капитана Рителли. Капитан Рителли тоже впервые пришел в мою мастерскую и тоже не счел нужным сообщить мне свой адрес.

Полицейский просмотрел бумаги и под конец, не поднимая головы, мягко сказал:

— Вам повезло, что ваши показания подтвердил капитан Рителли.

Все внимание Филанджери сосредоточилось на этой фразе. Не значит ли она, что Рителли показал в его пользу?

— Остается только другой посетитель, — продолжал полицейский.

— Я уже сказал, что не знаю его и что, скорей всего, это опытный спекулянт с черного рынка, человек достаточно ловкий, чтобы заполучить настоящий или фальшивый пропуск.

— Спекулянт с черного рынка, однако с пустыми руками — ведь при нем ничего не было.

— На этой полутемной лестнице он мог скрыть все что угодно, но мне-то какое было дело? Пришел он весьма некстати. Меня ожидали гости, а кроме того, я не столь богат, чтобы покупать продукты у спекулянтов.

Полицейский снова углубился в бумаги. Стоило ему опустить голову, и он казался существом хрупким, державшимся исключительно на нервах. Когда же он отводил взгляд от Филанджери, старик чувствовал себя еще неуверенней, будто отсутствие зрительной связи между ними изолировало его еще больше и лишало всякой надежды на чью-либо помощь. Продолжительное молчание. На каждом этаже дома до самого подвала другие заключенные, так же как и он, ожидали решения своей судьбы, сознавая, что они уже не принадлежат к человеческому сообществу, нормы существования которого можно уразуметь. Он знал, что человек, во власти которого находится другой человек, вероятнее всего, попытается по меньшей мере его унизить. Уж не говоря о том, что он может дать волю своим тайным инстинктам. Казалось, полицейский размышляет о чем-то, его сухой лоб наморщился. Потом он посмотрел на старика своими желтоватыми, словно из желатина, глазами, снова улыбнулся ему все той же прямоугольной широкой улыбкой, выставив напоказ все свои зубы от самых десен, и сказал, что он проверил его показания относительно источника продовольствия — молока и сахара, — сопоставил версии, касающиеся инцидента с Таверой, и что все это факты второстепенные. Важно найти Марчелло Гуарди, человека во многих отношениях подозрительного, даже если допустить мысль, что Филанджери ни о чем не подозревал и его утверждения вполне искренни.

— Забудем этого таинственного посетителя, явившегося после затемнения. Забудем и мужской голос, который каждый вечер слышался вашему соседу. Допустим, ваш сосед, как вы говорите, действительно сумасшедший.

Филанджери уже ждал, что начнется игра в кошки-мышки. Он насторожился. И в самом деле, тут же полицейский спросил:

— А вот по поводу своей раны на ноге что вам рассказывал Марчелло Гуарди?

— Что он на прошлой неделе обварился кипятком у себя на кухне.

— Но синьору Тавере он говорил другое.

— Не знаю, что он ему говорил, но мне сказал именно это.

— Синьору Тавере он сказал, что упал с мотоцикла.

— Возможно, он пошутил.

— Откуда он родом?

— Я его не спрашивал.

— Но вы, конечно, заметили, что у него какой-то акцент?

— Пожалуй.

— И вам не пришло в голову спросить, откуда у него такой акцент?

— Нет.

— Почему?

— Должно быть, я не столь любопытен.

— Но вы, наверно, делали какие-то предположения?

— Я подумал, что он, вероятно, из Генуи. Не только по причине акцента. Во время нашей беседы он два-три раза упомянул Геную.

Все это придумывалось на ходу, с убежденностью актера, вполне вошедшего в свою роль, с тем же чувством раздвоенности. В комнате было душно, и Филанджери хотелось пить. Полицейский что-то пометил на полях листка в его деле и сказал:

— К сожалению…