Одни сутки из жизни обыкновенной попаданки, или Мечты сбываются (СИ)

Бесит его спокойствие, когда мне больно. Бесит моё раздолбайство, от которого я не избавилась за эти годы. Иначе я не испытывала бы сейчас чувство вины по отношению к нему и самой себе, как ни странно. Конечно, я могла остановиться раньше, чтобы Алану не пришлось сейчас со мной возиться. Нет, не могла... Не хотела, чтобы Дереку было больно. Хватит ему уже боли.

Алан перестаёт копошиться с лекарствами и срывает повязку, в его руке длинный зажим с жёлтой губкой. Губка быстро с нажимом проезжается по спине, и я сжимаю зубы так, чтобы боль от них перекрыла ту острую боль, что сзади. Что ж, сама виновата, терпи. Холодная железяка прикасается к ране, и я вздрагиваю, шипя сквозь зубы.

- Осторожней, эмаль испортишь. Зажми простыню во рту, помнишь как?

Я послушно сворачиваю ткань приплюснутым валиком, пока железка продолжает прокалывать кожу в нескольких местах сразу, и придавливаю зубами. Алан бросает использованную иглу в лоток с пулями из спины Дерека, а я опираюсь локтями на стол, мысленно готовясь. Чувствуя, как "блокада" начинает понемногу действовать. За спиной слышен плеск жидкости в бутылке и по воздуху разносится противный запах антисептического раствора. Штопать это больно. Это твою мать, обоссаться как больно. Это когда начинаешь смеяться над людьми, которые боятся сделать укол, пирсинг или татуировку. Попробуйте зашить открытую рану, горящую, будто на неё налили бренди и устроили долбанный фламбе на вашей спине, как на французской сковородке. И если удастся не издать ни звука, я буду громко аплодировать.

Самое неприятное это даже не когда шьют, перенести швы можно стиснув кулаки и зубы. Всё самое неприятное начинается, когда местная анестезия перестаёт действовать. Потому, что больше обезболивающих нельзя. Вот тогда у меня есть пара бессонных недель, пока швы будут срастаться, и невыносимое жжение начнёт спадать, сменяясь не менее невыносимым зудом. Потому что их сраный тайленол, это вам не наш российский анальгин. Он не особенно эффективен, но крайне необходим в послеоперационный период, - скажет Алан. Он, блять, ни хрена, не действует, - скажу я.

- Не скажешь ему, снова? - риторически спрашивает Дитон, начиная накладывать швы, а я стараюсь не дёргаться.

- Думаешь, у него и без меня проблем недостаточно? - так же риторически спрашиваю я, задерживая дыхание перед каждым проколом. Он пытается отвлечь меня, и я чертовски благодарна за всё, что он делает. Ведь это действительно больно.

- Думаю, он имеет право знать, - вполголоса возражает он. И мы синхронно оборачиваемся на альфу, спящего на кушетке.

- Знать что? Что какая-то психованная дура преследует его? На его месте я бы сразу придушила без вопросов. Мало ли что.

- Я же не спрашиваю тебя, откуда ты знаешь, когда его в следующий раз ранят. Но ведь ты мне звонишь каждый раз? - Дитон сердит. Рассержен, но терпелив как всегда. Как должен быть терпелив хороший врач.

Он ставил анестезию, как обычно, и как обычно - она действует лишь наполовину. Нужно просто дотерпеть. Это ведь не в первый раз. Я потерплю. Его движения размеренны, неторопливы настолько, что мне хочется заорать - "Быстрей уже, блять!" В этой неторопливой размеренности и выражается степень его сердитости на меня.

- Ты знаешь кого-то ещё, кто умеет лечить оборотней? - шиплю я, выдавливая по слову между стежками. Алан пожимает плечом в ответ - я это вижу в отражении стеклянного шкафчика с лекарствами - и молчит, не ускоряя движений.

- Быстрей, пожалуйста, - взмолилась я.

- Успокойся, у нас есть ещё пара часов, перед тем, как он придёт в сознание, - с лёгкой улыбкой отвечает Дитон, и мне хочется взвыть от его профессионального сарказма, но, слава Богу, он не прерывается ни на секунду.

2.

Хейл очнулся в одно мгновение, сел, с жадностью втягивая побольше кислорода в лёгкие. Не сразу удаётся понять, где он находится. Пустырь, схватка, он почти выбрался, но кто-то отключил его глухим ударом сзади. Он всё ещё чувствует жар от оружейных разрывных пуль, врезающихся в тело, и не до конца осознаёт, что он больше не в тёмном подвале у мексиканских охотников. Он лишь обрывками помнил, как уходил он них.

Эта комната перенасыщена светом, он режет глаза. Дерек невольно щурится, беглый взгляд обшаривает помещение.

- Ты в Лос-Анджелесе, и в моём кабинете, Дерек, - раздался за его спиной знакомый голос, призванный успокоить, но не сейчас. Хейл всё ещё слышал другой. Точно другой. Такой мягкий, грудной, ласкающий, как у матери. Голос больше не был похож на сон, он казался реальным как никогда.

- Всё хорошо, никто не умер. Тише, большой волк.

С некоторых пор он ждал этих слов каждый раз. Потому, что каждый раз они оказывались правдой. Он просыпался и те, кто важен, оставались живы, словно это она сберегла их. На этот раз и голос, и запах остались в комнате и стали почти осязаемы. Но это не был запах Талии, как он предполагал.

- Где она? - спрашивает Хейл, всё ещё не до конца вернувшийся.