Одни сутки войны

— Вот теперь поспокойней, — мягко улыбнулся Грудинин и, кажется, впервые перестал сутулиться.

В лесу он неуловимо, но разительно изменился. Острее стали его маленькие и обычно чем-то недовольные узкие глазки. В них мелькали острый интерес и даже улыбка, словно он видел что-то очень ему дорогое и приятное. Походка стала легкой, скользящей, и хотя он распрямился, все-таки не стал от этого выше: на ходу он пружинил в коленях. И движения его больших узловатых рук стали точными и стремительно-легкими. Винтовку он теперь повесил на шею, на удлиненном ремне, и расположил ее наискосок вдоль тела — так она не мешала ему при движении, но в случае нужды он мог сразу же ее вскинуть.

— Много охотились? — спросил Андрей.

— В лесу же вырос, товарищ младший лейтенант.

В этом уставном с добавлением полного звания ответе пожилого, по мнению Андрея, человека здесь, в лесу, в тылу врага, ему почудилось что-то чуждое, ненужное. И Андрей сразу решил:

— Вот что, Грудинин, называйте меня просто по фамилии, а еще лучше — командиром. Оно и точнее, и короче…

Он недоговорил, но Грудинин понял его:

— Это уж точно! В лесу оно жив самом деле… как-то короче надо.

Потом они сошлись вчетвером, проверили компасы и наметили азимуты. Теперь нужно искать эсэсовцев.

Лес стоял тихий, словно притомленный. Хорошо пахло грибами и сухим листом. Иногда взлетали птицы, усаживались на ближние ветви и косили глазками-бусинками на разведчиков.

— Это ж хорошо, — покивал Грудинин. — Птица непуганая. Однако странно — сорок нет.

— Чего же странного? На кухни к эсэсовцам слетелись.

— Разбираетесь… Сорока да сойка — самые проклятые птицы. Чуткие, они ж раньше всех заметят человека и обязательно поднимут ор. Их в нашем положении надо побаиваться. Умному человеку сорока или сойка мно-огое расскажет.

Пообедали в зарослях на берегу ручья. Через силу доев тушенку, зарыли банки в землю, потом наполнили фляжки водой и пошли дальше, но почти сейчас же наткнулись на сороку. Она шумно взлетела, тревожно застрекотала, и тихий лес сразу откликнулся трепетом крыльев, падением посорок, шумом листвы.

Грудинин выпрямился, прижал двумя пальцами свой большой, уже покрытый выросшей за сутки седой щетиной кадык и издал гортанный клекот. Звук вроде бы и негромкий, но властный, пронзительный, такой, что его услышали шедшие в сторонке Сутоцкий и Шарафутдинов.

Сорока сразу смолкла, и весь лес замер — ни шороха, ни трепета.

— Что это вы? — удивленно спросил Андрей.

— Это? — отнимая пальцы от кадыка, переспросил Грудинин. — Это ж сокол-тетеревятник так кричит, когда на добычу идет. Кричит он и по-другому, а вот так, когда на добычу идет. Сороки и сойки — лесные сторожа — очень его боятся и, как услышат, забиваются в заросли. Часа по полтора молчат — знают, если появился этот разбойник, лучше носа не высовывать и не подавать голоса.

Матюхин посмотрел на Грудинина с уважением. Кое-какие лесные университеты и он прошел во время побегов из плена. Но тонкостей лесной жизни ему, донскому казаку, в степях познать было негде. А Грудинин, видимо, настоящий лесной житель.

— Здорово, — покачал головой Андрей. — Высший класс.

Они все шли и шли, перекатами — одна пара выдвигалась метров на сто вперед, замирала, в стороне выдвигалась вторая. Лес чуть поредел и стал взбираться на пологий скат высотки, под ногами зашуршала пересохшая трава, и Грудинин тотчас прошептал:

— Ногу ж на пятку ставьте. На пятку! Шума, треска меньше.

Пошли медленнее, побесшумнее. Когда вторая пара обгоняла их, Андрей услышал треск сухих ветвей и поморщился. Он догнал ребят, предупредил их.

— Все тайны какие-то, — покривился Сутоцкий, — все представления. Академия, да и только…

Андрей промолчал, но, вернувшись, спросил у Грудинина:

— Вы с Сутоцким о насадках говорили?

— Нет, — ответил Грудинин.

«Что-то нужно делать с Николаем, — подумал Андрей. — Неужели он не понимает, что сейчас не время я не место для самолюбия и обид? — Потом, на ходу обдумывая происходящее, с грустью отметил: — А может, он считает, что именно сейчас время и место показать свою независимость? Мы здесь одни, «третейских судей» не найдется…»

От этого на душе стало совсем плохо.

На водоразделе они постояли, прислушиваясь. До предполагаемого расположения эсэсовских частей оставалось не так уж далеко.

Здесь, на водоразделе, тянул западный ветер, и лес тихонько шумел. Где-то далеко проурчал автомобильный мотор, затих, но через несколько минут послышался вновь и опять затих. Разведчики переглянулись. Учитывая ветер, усилившуюся к вечеру влажность воздуха — в таких случаях звук распространяется дальше, — можно было предположить, что автомобиль прошел примерно в километре, а может, и ближе. Получалось, что они слишком уж приблизились к расположению вражеских частей.

Матюхин достал карту и внимательно исследовал ее. По карте выходило, что до нужного района оставалось километра два с половиной-три. Но кто может знать точно, где расположились танкисты. Может, они уже продвинулись вперед?