Одним лайком меньше

«Какая гадость!» – вот моя первая мысль. Без преувеличения, это самая уродливая мягкая игрушка, какую я видел. Вместо глаз – растрескавшиеся пуговицы. Замусоленные уши почернели от грязи. Одна бретелька комбинезона порвана. Рот похож на неровно зашитый разрез. Так и хочется выхватить игрушку у Коко из рук, швырнуть в мусорную корзину, а потом протереть нас обоих санитайзером.

Но тут меня посещает вторая мысль – когда моя дочь уходила из обувного магазина, этой штуки у нее не было.

Мы с Эмми договорились, что не будем ругаться при детях. Обычно – хочу особо это подчеркнуть – прокалывается как раз Эмми. Именно она произносит слово на букву «б», когда из открытого буфета выпадает пачка муки и ее содержимое рассыпается по всей кухне. Именно она сквозь зубы (но вполне отчетливо) обзывает «долбое…» тех, кто влезает перед нами в очереди в аэропорту. Именно ей приходится увиливать от объяснений, что такое «пое…нь», якобы обнаруженная ею на кухонном столе. Однако сейчас мои нервы натянуты до предела, поэтому я не сдержался.

– Господи, Коко, где ты взяла эту хрень?

Всякий раз, когда рявкаешь на ребенка, наступает ужасное мгновение тишины: глаза Коко расширяются, наполняются слезами, она замыкается в себе. Дочь запоздало прячет игрушку за спину.

– Нигде.

– Покажи.

Она подчиняется, неожиданно медленно и неохотно.

– Спасибо, – говорю я.

Встаю на колени, подвергаю игрушку тщательному осмотру. Это собака, медведь или обезьяна? Непонятно. Если у этой твари и был хвост, она давно его лишилась.

– Это чье, Коко? – спрашиваю уже спокойнее.

– Мое.

– Нет, солнышко, точно не твое. – Брезгливо держу игрушку двумя пальцами. – Где ты ее взяла? Постарайся вспомнить.

Коко отводит взгляд.

– Может, нашла?

Она невнятно дергает плечом.

– Если вспомнишь, где нашла эту зверюшку, – говорю я, – мы пойдем и вернем ее на место. Ее потеряли – возможно, выронили из коляски… Представляешь, как расстроится хозяин, мальчик или девочка, когда придет домой и обнаружит пропажу!

– Это мое, – повторяет Коко.

– В каком смысле «твое»?

Она не отвечает.

– Если не скажешь, где взяла игрушку, – заявляю я самым твердым и решительным отцовским тоном, – я выкину ее в мусор.

Коко надувает губы и качает головой.

– Я не шучу, – предупреждаю я.

Никакой реакции.

– Последний шанс.

Она пожимает плечами.

Игрушка отправляется в урну.

Зря я так. Настоящий педагогический провал. Пока мы идем по торговому центру, Коко норовит выдернуть руку из моей и вернуться назад. В метро оседает на ступенях эскалатора. Приходится держать ее на руках до нашей станции. Когда Эмми наконец перезванивает, мы в двух шагах от дома. Моя жена интересуется, не Коко ли это рыдает на заднем плане. Сообщаю, что гастроли любительского драматического театра продолжаются уже десять минут. Ее первый вопрос – что я сделал с ребенком.

– Ничего, – отвечаю я.

– Все в порядке? – спрашивает Эмми. – У меня миллион пропущенных звонков от тебя. Я отменила встречу, взяла «Убер» и еду домой. Что случилось?

Я не готов обсуждать по телефону, что на восемь с половиной минут потерял нашу трехлетнюю дочь в торговом центре.

По дороге домой мысленно повторяю разговор с Коко. Возможно, поведи я себя по-другому, добился бы лучшего результата. Пытаюсь восстановить в памяти увиденное на эскалаторе, вспомнить цвета куртки с капюшоном, благодаря которым я решил, что за моей дочерью присматривает именно женщина. Кажется, сама куртка розовая, а вставки на спине – лиловые. Или наоборот? Если я даже в этом не уверен, тогда как вообще можно быть в чем-то уверенным?

Наш мозг сам состыковывает факты и заполняет пробелы, такова природа памяти, поэтому картинка у меня в голове – не обязательно точное отражение действительности.

Каждый раз, когда я спрашиваю Коко, куда и почему она ушла, моя дочь отвечает: «В книжный магазин».

Могу представить, как мы с Эмми будем вспоминать этот случай лет через двадцать, когда Коко станет писателем, ученым или литературным агентом; со временем острые грани сгладятся, и никто не будет задавать каверзных вопросов насчет моих родительских способностей. Могу даже представить, как мы будем копировать маленькую Коко, произнося слово «книзный». В глубине души я рад, что ее привлек именно книжный магазин, а не «Макдоналдс».

Однако сейчас мои мысли заняты только мягкой игрушкой.

Вернувшись домой, сразу же веду Коко на кухню и готовлю ей бобы с жареным хлебом. Она угрюмо съедает обед, а когда я предлагаю положить в пудинг йогурт, решительно мотает головой.

– Может, хочешь искупаться? – спрашиваю я.

Никакого ответа.

– Не переживай, купим тебе другого… медведя, в сто раз лучше. Пойдем в книжный магазин и купим.

Коко отворачивается, делает вид, будто смотрит в сад. Пошел дождик, в сгущающихся сумерках поблескивают мокрые листья. Она надувает губы, словно собирается заплакать.

– Видишь ли, солнышко, нельзя поднимать с земли чужие вещи. Ты же не знаешь, где они были.

– Это мое, – снова говорит она.

Я вымученно улыбаюсь.

– Коко, эта игрушка не твоя. Я ее тебе не покупал, мама тоже. Отсюда вопрос: где ты ее взяла?