Одним лайком меньше

«Всем привет!!» Два восклицательных знака. (Надо признать, неизвестный автор весьма искусно подражает стилю инстамамочек, в том числе моей жены: те же неуклюжие метафоры, наигранный энтузиазм, громоздкие фразы… Неудивительно, что у этого аккаунта есть преданные подписчики.) Когда я добрался до конца текста, мне стало по-настоящему дурно: «Рози» сейчас в больнице, сдает анализы, и хотя ей иногда больно, она держится очень храбро.

«Боже мой, как жаль это слышать, – гласил первый комментарий. – Надеюсь, результаты будут хорошими, и ей станет лучше!» Вторая комментаторша описала случай из жизни, когда ее собственная дочка лежала в больнице. Третья прислала эмодзи с перевязанной головой и множество сердечек.

Текст сопровождался фотографией, сделанной мною в нашем палисаднике прошлым летом: Коко с улыбкой демонстрирует новый зуб.

Моя дочь.

Моя дочь.

Настоящая девочка, спящая наверху в кроватке с приставной лестницей и укрытая одеялом с героинями «Холодного сердца». На полу валяются игрушки, на стенах развешаны рисунки; если в комнате сквозняк или кто-то открывает дверь, рисунки колышутся. Когда я заглянул к ней, Коко крепко спала, обнимая куклу Эльзу. Она до сих пор не понимает, почему ей нельзя пойти в детский сад к подружкам.

На третий день я проверяю ролевой аккаунт каждые пять минут: перечитываю предыдущие посты, просматриваю новые комментарии, подсчитываю новых подписчиков. Понемногу схожу с ума.

Ровно в семь вечера появляется очередной пост.

Мы с Эмми сидим на разных углах дивана, крепко сжимая телефоны. При виде фотографии Эмми судорожно ахает. Я смотрю на экран.

– Какого хрена?!

На снимке – Коко, печально свернувшаяся в клубочек на больничной кровати, за спиной у нее капельница. Раньше я не видел этой фотографии. Не понимаю, откуда она взялась, где это снято. Потом замечаю, что капельница на самом деле не прикреплена к моей дочери, но вопросы все равно остаются. Мой мозг медленно, натужно складывает кусочки мозаики – где был сделан снимок, когда, кем и с какой целью. Меня переполняют гнев и отвращение. Становится окончательно ясно – это дело рук Эмми. Как ей такое в голову пришло!

Я прочел текст под фотографией несколько раз, прежде чем смог уяснить смысл. Сперва автор заявляет, что ему (или ей) трудно писать этот пост. Далее речь идет о том, что сегодня был тяжелый день, но Рози вела себя очень храбро, и ею можно гордиться. Потом – длинный абзац, как для них обеих важна поддержка, и обещание со временем ответить на все личные сообщения.

«В общем, – пишет он (или она) в заключение, – нам остается ждать результатов и не торопить события».

– Что это значит? – спрашиваю я у Эмми. – Прочитай. Что это значит?

Ее лицо, освещенное голубым мерцанием экрана, искажено, губы плотно сжаты. Она читает, переворачивая браслет на запястье, крутит его то так, то этак.

– Не знаю. – Эмми корябает уголок рта, прикусывает ноготь. – Я не знаю, что это значит.

Впервые моя жена выглядит по-настоящему напуганной.

* * *

Мне следовало сделать больше. Я могла сделать больше. Если б я знала, что сказать, к кому обратиться за помощью, Грейс была бы жива.

Я пыталась с ней поговорить: предлагала посоветоваться с врачом, убеждала выбраться из скорлупы, начать общаться с подругами, встречаться с людьми, хотя бы просто выходить из дома и дышать свежим воздухом. Грейс не реагировала. Порой, когда я обращалась к ней, она вздрагивала, будто забыла о моем существовании. За несколько недель моя дочь совсем истаяла: под глазами образовались темные мешки, щеки запали. Бритая голова только усиливала гнетущее впечатление. Я спрашивала, когда она снова отрастит волосы. Грейс огрызалась или отмалчивалась.

У моей дочери были чудесные длинные локоны.

Я надеялась, ей удастся продать дом за хорошую цену и начать новую жизнь, перебраться поближе ко мне или к подругам, подальше от воспоминаний.