Одно лето в Сахаре

Мы выехали из дюн и вступили в это подобие речного русла, ведущего к городу, к его северо-восточной части, где расположены сады. По песку, под низким, давящим, свинцовым небом двигаться было тяжело. По мере приближения к городу справа открывался оазис: зеленые султаны пальм выделялись все более четко; затем мы увидели вторую горку, усеянную, как и первая, черными домами; башен отсюда не было видно; между горками возвышался белый монумент; правее — скопление розовых скал, увенчанное небольшой мечетью; еще дальше вправо — нечто вроде крутой пирамиды, более высокой и розовой, чем все остальное; в промежутках проглядывала фиолетовая пустыня. Таким предстает Лагуат с северной стороны; первое его появление было скорее видением, второе, более продолжительное, позволило нарисовать полную картину, ничего не упустив. Место откуда я наблюдал город, называется Рас аль-Уйюн (Глава источников). Там берет начало Уэд-Лекье — единственный ручей, который орошает Лагуат.

Уже вблизи садов мы увидели приближающегося к нам всадника во французской форме и ботфортах. Заметив, что я отстал, и полагая, должно быть, что я сбился с дороги, он галопом подскакал ко мне, поздравил с прибытием и предложил проводить до города.

Объезд садов я завершал уже с господином С., офицером турецкого батальона, моим любезным проводником. Первое, о чем мы поговорили, это об осаде. Я догадался по многочисленным следам, что здесь находился большой бивуак; можно было точно определить места, где были установлены палатки, почерневшие от кухонь участки с огромными кучами пепла и головешками, длинные протоптанные дорожки, отверстия от колышков; навоз, остатки подстилок указывали на кавалерийский бивуак. Господин С. объяснил мне, что здесь стоял лагерем генерал Пелисье, и указал на левом берегу Уэд-Лекье место лагеря дивизии Юсуфа. Перед нами открылась песчаная равнина, на которой 21 ноября произошло жаркое сражение. Затем он рассказал мне о жестокой схватке 3 декабря, о штурме 4 декабря и о кровавой бойне, которая последовала за взятием города, поведал о потерях наших и противника и предупредил, что, возможно, я почувствую в городе зловонный запах, а сам Лагуат покажется мне заброшенным. Господин С. вел учет убитых: он сам руководил погребением трупов противника в колодцах. Наши погибшие были захоронены не лучше; за неимением заступов, могилы копали неглубоко и лишь слегка засыпали, так что на поверхности земли обнаруживали трупы, вырытые за ночь собаками. Надо было привыкнуть ходить по останкам и повсюду видеть кости скелетов. Только что мой провожатый обнаружил труп зуава. Он мне его показал. Руки бедного солдата были вытянуты вдоль туловища, голова откинута набок и приподнята песком, как подушкой, верхняя часть тела превратилась в мумию; на нем сохранились красные брюки и лохмотья гетр на ногах, погруженных в песок, казалось, что он выбирается из земли, перед нами как бы «воскресение из мертвых», — во всяком случае, именно так изображают этот момент на картинах. Чуть дальше виднелась высохшая голова, затвердевшая, как камень, и на всем пути то тут, то там белели кости.

Пески довели нас до Восточных ворот, и мы вошли наконец в город.

II Лагуат

3 июня 1853 года, вечер

Почти всем арабским городам, особенно городам Юга, предшествуют кладбища. Обычно это огромные пустыри перед городскими воротами, где замечаешь лишь множество маленьких камней, сложенных в определенном порядке. Все проходят через него с таким же безразличием, как и по дороге. Единственное отличие этого кладбища в том, что вместо уголка отдохновения я нашел здесь поле битвы; я почувствовал предостережение в тишине неподвижного воздуха черного и немого города, распростертого под палящим солнцем, и с первого взгляда понял, что город, куда я собираюсь войти, полумертвый и погибает насильственной смертью.

Восточная часть Лагуата почти не пострадала. Внешние стены едва повреждены несколькими ядрами, атака велась с противоположной стороны. Ворота, не подвергавшиеся обстрелу, сохранили свои тяжелые створы, залатанные железом, огромный деревянный засов и наружную подпорную арку из пальмовых стволов. Ворота проделаны в толще массивной, с неисчислимыми бойницами башни. Издалека их можно принять за черную квадратную дыру, выделяющуюся на светлом фасаде башни, с небольшим квадратом света — начало улицы, которая видна через ворота. Крытый ход имеет десять шагов в длину; углубления со скамьями в два ряда, устроенные с обеих сторон в толще башни, образуют нечто вроде вестибюля с сиденьями или, точнее, местами для спанья. При необходимости «вестибюль» превращается в караульное помещение.

Часовой турецкого батальона в синей куртке и белом тюрбане присел в тени, зажав ружье между ног. Остальные четверо солдат охраны спали на каменных лежаках, подложив руку под голову. Услышав топот наших лошадей, часовой медленно встал и отдал честь. Остальные едва пошевелились, чтобы показать, что они на посту.