Одно лето в Сахаре

И тут Ахмед стал объяснять мне, что его отец владеет в Эль-Абиоде лавками и многочисленными стадами, что отец богат и посылает ему деньги, что его не волнует плата, которую он получает от меня, что он поступил ко мне в услужение потому, что любит общаться с французами. Он сообщил мне, что получил от отца определенную денежную сумму, которая позволила ему завести с Карра деловые отношения. У них общие интересы в торговле, но возникли некоторые разногласия. Я застал их якобы за обсуждением условий сделки. Стоило мне заговорить о женщине, как он сомкнул пять пальцев, поднес их ко рту, как если бы хотел подуть на них. Этим неподражаемым жестом, который приблизительно означает: это уж слишком или: о чем вы меня спрашиваете, он дал мне понять, что я должен забыть о происшедшем. В глубине души я подозреваю, что Ахмед настроен против меня или даже прямо предает мои интересы. Я не верю ни единому его слову о богатстве отца, поэтому позволил себе заметить:

— Если ты получаешь ренту, то мог бы купить себе бурнус, а не заворачиваться каждую ночь в мой.

Из всего сказанного выше ясно одно: я попал под надзор мужчин, которые следят за каждым моим шагом в городе.

1 июля 1853 года

Лето в самом разгаре. Термометр показывает в тени на северной стороне террасы с девяти часов утра до четырех часов дня 44 °. Ночи едва ли свежее. За сильными ветрами последних дней наступил полный штиль, и облака рассеялись сами собой, как занавес из белого газа, который свертывался понемногу с юга на север. Правда, еще сутки они клубились над Джебель-Лазраг. На следующий день мы снова плыли по голубым просторам.

Сильный зной да еще пост рамадана, кажется, отняли последние остатки сил, еще теплившиеся в бледных жителях Лагуата. Днем встречаешь лишь худые, безжизненные лица. Люди влачат жалкое существование между восходом и заходом солнца, перебираясь от тени к тени. Аумер болен. Джериди не выходит из лавки; он чуть приоткрывает дверь, словно в доказательство того, что еще не умер. Но беспокоить его бессмысленно, он не шевелится. Когда же ему говорят: «Ну, хорошо, Джериди, а кофе?» — он показывает на с утра не зажженный очаг, на пустые бидоны, на чашки, составленные на полках, и отвечает:

— Его больше нет.

Обычно здесь спят четыре часа; сейчас же каждый человек, который постится, позволяет себе спать двенадцать часов. Я просыпаюсь еще до рассвета. Чуть позже, лежа в кровати, я ощущаю толчок и слышу выстрел пушки, возвещающий о восходе солнца. С этой минуты начинается пост, как ты знаешь, пост абсолютный, ведь нельзя ни есть, ни пить, ни курить. Одни путешественники пользуются льготами: им разрешено утолять жажду, но за это они должны столько же раз подать милостыню мусульманским отшельникам.

Именно в этот момент появляется Ахмед, дожевывая последний кусок, с полным котелком воды. У него довольный, хотя и утомленный ночными похождениями вид. Вечером город погружен в ожидание семичасового пушечного выстрела. У нас создалось впечатление, что с каждым днем он звучит на несколько минут раньше, хотя идет всего восьмой день солнцестояния.

Уже не знаешь ни с кем поговорить, ни как вести себя с людьми, ночью и днем пребывающими в состояния благочестия, пируют они или постятся.

Мной овладевает желание вырваться из всеобщего оцепенения. Может быть, не пройдет и недели, как я отправлюсь в путь, сначала на восток, затем на запад. Я обещал тебе не уезжать отсюда, не повидав Айн-Махди, и сдержу слово. Дорога хороша, и я не успокоюсь, пока не совершу паломничество в святой город Теджини, расположенный в двадцати лье от Лагуата.

Июль 1853 года

Два дня назад, когда спустилась ночь, лейтенант спросил меня:

— Что будем делать сегодня вечером?

— Что хотите.

— Куда пойдем?

— Куда хотите.

Каждый вечер повторяется один и тот же диалог, даже интонация не меняется. Обычно вопрос остается открытым; тогда леность, не позволяющая нам отправиться на поиски чего-то нового, сила привычки или частенько обычная жажда вновь приводят нас к Джериди или в крошечную, малопосещаемую кофейню, где мы обнаружили самую лучшую питьевую воду в городе: чистую, без неприятного привкуса окиси магния, запас которой возобновляется два раза в день довольно чистыми бидонами.

В тот вечер, уж не знаю, как это случилось, вместо того чтобы остановиться у лавки Джериди, мы прошли мимо и, поворачивая из улицы в улицу, оказались у ворот, открывающихся в сторону пустыни.

— Смотрите, — проговорил лейтенант, вдыхая легкий ветерок с востока, — с этой стороны есть воздух.

Через пять минут мы оказались, сами того не замечая, среди дюн. Кто-то шел нам навстречу: это был охотник на страусов, возвращавшийся в город с киркой в руке.

— Ты откуда? — спросил его лейтенант.

— Из своего сада, — ответил одноглазый и, не задерживаясь, побрел дальше.

— У него такой же сад, как у меня, — сказал лейтенант.