Одно лето в Сахаре

Сады — все состояние и вся радость Таджемута. Говорят, они плодоносят. Я видел только яблоки и абрикосы. Мелкие, блеклые яблоки по величине и по вкусу напоминают те, что у нас идут на приготовление сидра. Абрикосовое дерево очень красиво: высокое, изящное, с густой кроной изысканной формы, будто сошедшее с полотна пейзажиста, вот почему я обращаю на него внимание. Плотная круглая крона или свисающие длинные гроздья листьев «написаны» плотными круглыми мазками, располагающимися, как предусмотрено канонами жанра, в строгой симметрии, словно стежки вышивки. Это в точности напоминает спокойное и мастерское исполнение «Диогена» и «Винограда Ханаана». Осенью, когда дерево становится коричневым, сходство достигает полного совершенства. Абрикосовое дерево, как и апельсиновое и как нормандские яблони, приносит такое количество плодов, что каждый листочек соседствует с золотым фруктом. После финиковой пальмы это мифологическое дерево — самое ценное во фруктовых садах Юга. Сушеные абрикосы составляют, ты знаешь, основу арабской кухни; их сушат на плетенках, а затем весь год готовят из них различные виды рагу, в том числе хамис, добавляя к плодам немного мяса и соус фель-фель.

Гранатовые кусты, на которых цветы уже уступали место плодам; грушевые деревья; карликовые смоковницы с более мелкими и темными листьями, чем у европейской смоковницы; несколько персиковых деревьев с тонкими, чуть золотящимися листочками; виноградные лозы, причудливо разросшиеся во все стороны, незрелые ягоды которых уже накапливают в себе кислейший сок; надо всем этим султаны пальм холодного, зеленого цвета, чуть желтые или красноватые в местах соединения со стволом, — вот сады Таджемута, такие же, как в любом из ксуров Юга.

Птицы в этой стране счастливее людей, ведь они питаются так же, а живут с большими удобствами. Им принадлежат толика свежести, которую растительность высасывает из почвы, и легчайший ветерок, беспокоящий застывший воздух знойного полдня; они хранят драгоценные дары природы в своем хрупком жилье среди листвы. Самих птиц не видно, едва слышен их шорох, когда проходишь рядом. Иногда красно-бурая горлица с лиловым ожерельем на шее вспархивает над пальмой и снова прячется, она прогибает податливый джерид, усаживаясь на него; одно мгновение покачивается на фоне голубого неба, потом скрывается в глубине кроны, раскачивая пальмовые ветви, откуда доносится ее тихое воркование, а затем вновь воцаряется тишина.

Когда я вернулся в переднюю, куда запах еды, казалось, привлек всех мух и всех проголодавшихся жителей квартала, каид, который только и ждал моего возвращения, подал знак, и в комнату внесли из кухни дымящуюся тушу подрумяненного на вертеле маленького черного ягненка.

В продолжение всего застолья Аумер безумно веселился, а Бен Амер попытался убедить нас, что жители Таджемута были бы счастливы, если бы мы задержались до следующего дня, но наши бедные лошади задыхались от жары на дворе, и отправиться в путь значило принести облегчение людям и животным. Не прошло и трех часов, как мы покинули каида и выехали через Баб-Сфайн — ворота, выходящие на Айн-Махди.

Айн-Махди, июль 1853 года

Начинала сбываться самая давняя мечта путешественника, скорее, греза, ведь в то время, когда она возникла при изучении карты Сахары, было весьма сомнительно, что она когда-нибудь исполнится. Не отдаленность и не новизна сделали для меня эту страну привлекательнее, чем другие, столь же способные вызвать душевное волнение уголки земли. Причинами моего интереса были что-то необъяснимо пленительное в ее названии, дошедшие до меня события ее истории, молва о великом религиозном деятеле, борющемся за стенами укреплений против первого полководца современной Африки — неотчетливые на расстоянии события и пейзажи, окруженные ореолом таинственности, и, наконец, чутье, которое позволило мне вообразить некий монастырский город, суровый и надменно благочестивый, подчиненный, как Авиньон, возвышающемуся над ним папскому дворцу. По пути я вспоминал времена, когда Лагуат был еще далеким, таинственным даже для жителей Алжира, и думал о многих событиях, незначительных или великих, которыми распорядился случай, чтобы сделать занимательным мое путешествие. Самым поразительным было то, что я воспринимал как должное утренний завтрак в Таджемуте, а теперь без малейшего удивления направлялся обедать в Айн-Махди.

Перед нами расстилалась однообразная каменистая равнина. Справа и слева параллельно тянулись чудесно расцвеченные горы, по которым ползли тени, словно стекающие голубые капли воды. На краю равнины линия горизонта очерчивала небольшую возвышенность, именно за этой складкой местности должен появиться Айн-Махди. Горы по мере захода солнца окрашивались в голубые тона. Узкие серые тропки, ведущие от Таджемута к Айн-Махди, уходили вдаль прямо, без малейших отклонений. Большего и не требовалось, чтобы указать на близкое соседство другого города.