Одно мгновение бури

Он нагнулся, поставил локти на колени, как школьник. Когда ему стукнет пятьдесят, Чак все равно будет выглядеть школьником: светлые волосы, короткая стрижка, приплюснутый нос, некоторая сухопарость, загар быстро пристает, ну и так далее. Может, он и поступать будет, как школьник пятидесяти лет, но я об этом не узнаю.

Я промолчал. Мне нечего было сказать.

На какое-то время он затих. Потом опять:

— Ты успел кое-где побывать. — Выдержал минутную паузу и продолжал: — Ты родился на Земле! Земля! Еще до того как я родился, ты путешествовал по другим мирам. Земля для меня — название. И еще фотографии. Остальные здесь — они тоже видели только фотографии.

Я молча ждал. Когда устал ждать, сказал:

— «Минивер Чиви свой удел клял…»[4]

— Что это значит?

— Так начинается одно старинное стихотворение. Вернее, старинным его считают сейчас, а когда я был мальчишкой, оно еще не успело состариться. У меня было много друзей, родственников. Когда-то… Сейчас от них не осталось даже костей. Они стали пылью, обычной пылью. И это не метафора. Пятнадцать лет для тебя и меня одно и то же, но не всегда. Что случилось тогда, давно занесено на скрижали истории. Улетая к звездам, ты хоронишь свое прошлое, и если доведется вернуться, тебя встретят либо совершенно незнакомые люди, либо карикатуры на твоих друзей, родственников и тебя самого. Нет ничего легче, чем стать дедушкой в шестьдесят лет, прадедушкой в семьдесят пять или восемьдесят, но если ты улетишь годика на три, а потом вернешься, то встретишь своего пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-пра-правнука, которому исполнилось шестьдесят пять и который страшно удивится, когда ты похлопаешь его по плечу. Знаешь, что такое одиночество? Ты не просто человек без родины или человек вне мира. Ты — человек вне времени. Ты и время перестаете принадлежать друг другу… Как мусор, блуждающий в межзвездном пространстве…

— Это стоит того! — воскликнул он.

Я захохотал. Мне приходилось выслушивать подобное каждый месяц уже в течение полутора лет. Раньше меня это не задевало так сильно, но сейчас все накопилось: дождь и грядушая субботняя ночь, мои последние заходы в библиотеку, а теперь и жалобы Чака — они-то и вывели меня из себя.

Я захохотал.

Чак густо покраснел.

— Ты смеешься надо мной!

Он поднялся и зло взглянул на меня.

— Нет, что ты, — сказал я, — я смеюсь над собой. Не ждал, что твои слова меня заденут. Я узнал о себе кое-что смешное.

— Что?

— С годами, оказывается, становишься сентиментальным. Это открытие меня и рассмешило.

Он вздохнул, повернулся и отошел к окну. Сунул руки в карманы, обернулся, взглянул на меня.

— Разве ты несчастлив? — спросил он. — Там… в глубине души, я имею в виду. У тебя есть деньги, ты ничем не связан.

— Успокойся, я счастлив, — ответил я. — Давай не будем вспоминать об этом. Вот и кофе у меня остыл.

Чак снова вздохнул и повернулся к окну. Яркая вспышка осветила его профиль, голос ему пришлось повысить: ударил гром.

— Извини, — услышал я будто издалека. — Мне просто кажется, что самый счастливый из нас — ты.

— Я? Не бери в голову, это погода всех достала. На тебя тоже плохо действует.

— Ты, как всегда, прав, — сказал он. — Взгляни! Я не видел такого дождя уже несколько месяцев…

— Небеса копили его в расчете на сегодня.

Он фыркнул.

— Я пока схожу вниз за кофе и сэндвичами — перекусить перед дежурством. Тебе что-нибудь принести?

— Спасибо, не надо.

— О’кей. Сейчас вернусь.

Он вышел, посвистывая. У него никогда не бывает продолжительных приступов. Настроение, как у ребенка, скачет вверх-вниз, вверх-вниз… Страж Ада для него, наверное, самая подходящая работа: она требует максимальной, но непродолжительной концентрации внимания. Говорят, название нашей службы произошло от старинного летательного аппарата. Кажется, армейского вертолета. Мы отсылаем «глаза» на рассчитанные заранее орбиты — они могут вращаться в небе, зависать над землей и летать задом наперед, как те машины в далеком прошлом. Мы следим за порядком в городе и на окраинах. Эта — не самая трудная работа на Лебеде. У нас нет привычки заглядывать в чьи-то окна или посылать «глаза» кому-нибудь на дом. Если, конечно, нас не попросят. Наши показания рассматриваются в суде как свидетельские, и если мы успеваем нажать пару кнопок, то предоставляем видеозапись событий. Иногда на место происшествия мы посылаем людей или роботов — в зависимости от того, какая требуется помощь.

Преступления на Лебеде редки, хотя все до одного, даже дети, носят с собой оружие. Каждый прекрасно знает, кто на что способен, и немного найдется мест, могущих послужить укрытием преступнику.

В основном, мы занимаемся воздушным движением и поглядываем за местной фауной (она-то и заставляет нас носить оружие).

ОПНФ — так мы называем нашу должностную обязанность — Организация по Предохранению Нас от Фауны. Поэтому все сто тридцать «глаз» снабжены ресницами сорок пятого калибра.