Одноэтажная Америка

века, находилось в безупречном состоянии. Из обширных окон углового кабинета мэра открывался прекрасный вид на город. На стенах — классические семейные фото: он, его жена, трое детей тинейджерского возраста. Фото с президентом Бушем, сенатором Дюрбаном, праздники и торжества. Футбольные и баскетбольные кубки дополняли интерьер. Быть мэром — временная работа. Джим Ардис зарабатывал как региональный управляющий химической компании. Он продавал продукцию самую разную: от той, которую применяют в промышленности, до бытовых моющих средств и косметики. Стол был весь покрыт стопками бумаг, и он спросил, нужно ли убрать это все перед съемками. Владимир засмеялся. «Нет, такое количество бумаг говорит о том, что вы постоянно работаете». Мэр кивнул и надел пиджак. Познер и я сидели напротив него, и, когда камеры установили, мы начали задавать вопросы. Владимир начал первым. Он расспрашивал о городе, его истории, о том, как и почему Пеория стала уникальным барометром всей Америки. Мэр чувствовал себя вполне комфортно перед камерой. Джим Ардис был избран на должность городского главы восемнадцать месяцев назад. Ему нравится целыми днями заниматься будничными городскими проблемами. Когда настала моя очередь, я спросил, почему он стал политиком. Он сказал, что еще его отец был мэром Пеории. «Я с раннего детства влюблен в этот город, — сказал он, расплываясь в улыбке, — и постоянно готов делиться этой любовью». Владимир поинтересовался расовыми отношениями в Пеории. Ардис ответил, что в его родном городе расовые проблемы точно такие же, как и во всей стране, хотя приблизительно сорок процентов жителей города — представители национальных меньшинств. Половина детей в городских школах из таких семей. Есть также бедность, преступность, безработица. «Но мы не отворачиваемся от этих проблем». В Америке большинство городов стимулируют компании, уменьшая их налогообложение, чем обеспечивают свою привлекательность для капиталовложений. Я спросил его, согласен ли он с этим, и был удивлен, услышав «нет». «Мы двигаемся в другом направлении. В своей инаугурационной речи я сказал, что повышение уровня образования, создание образовательной системы мирового уровня — мой основной приоритет». Пеория пытается копировать усилия Каламазо в Мичигане, где бизнес образует такие школьные фонды, которые дают каждому ребенку возможность получить хорошее образование. Почему мы не можем использовать образование в качестве стимула, чтобы разместить бизнес здесь? Криминальная обстановка в городе — это также одна из основных проблем, и он думает, что это связано с низким уровнем образования. Многие дети из малообеспеченных семей имеют только одного из родителей. Есть и сироты. «У этих детей почти нет надежды на будущее», — произнес мэр. Нет легкого решения проблемы нищеты, но такие люди, как он, должны протянуть руку помощи бедным, вовлечь их в нормальную гражданскую жизнь, дать им понять, что о них заботятся. Владимир спросил, как он думает: американская мечта все еще жива, если тяжелая работа плохо оплачивается? Джим Ардис сказал, что верит в американскую мечту и что в других странах у людей нет даже шанса добиться успеха. Я спросил, была ли вера отцов-основателей в демократию неким романтизмом. Он ответил, что был очень обеспокоен — только двадцать процентов избирателей пришли на выборы. Большинство людей, как он сказал, просто хотят лучшей жизни и снижения налогов. «Слишком много безразличия», — сказал он, добавив, что многим людям не до политики, все их усилия направлены на то, чтобы свести концы с концами. Пока Владимир снимал сюжет о городской управе, мы говорили с Джимом. Я спросил, что он думает о своей карьере в Конгрессе или Сенате Соединенных Штатов. Он ответил, что получал предложения, но решил не покидать родной город. Он сказал, что победил на выборах прежнего мэра, занимавшего эту должность около пяти лет. Он напомнил, что в регионах личные качества все еще принимаются во внимание — люди знают друг друга, и деньги не всегда и не всё определяют. Но в масштабе страны все совсем по-другому. Деньги контролируют все. «Я был в Вашингтоне несколько раз. Там, конечно, очень умные люди. Но система коррумпирована». Я посмотрел на него — молодой, обаятельный, многообещающий политик. Он казался мне очень достойным человеком. Я был этому рад. Я не живу в Пеории, но было приятно, что такой человек, как Джим Ардис, работает на благо своего города. Собираясь уезжать, мы услышали чьи-то шаги на лестнице. Взглянув вниз, мы увидели полицейских в униформе, быстро поднимавшихся по ступеням. Полиция окружила здание. Мэр окликнул их, не понимая, в чем проблема. Оказалось, что кто-то из прохожих увидел одного из членов нашей команды и подумал, что тот выглядит довольно подозрительно. После 11 сентября любой прохожий мог позвонить в полицию и рассказать о своих подозрениях. Когда они поднялись на наш этаж, Владимир схватил мэра за руку и сказал сержанту: «Не волнуйтесь, офицер. Мы поймали его!» * * * Когда мы приехали в парк у реки, я увидел человека в инвалидном кресле. Среднего возраста, худой, густо заросший щетиной. Темные глаза под широкополой соломенной шляпой. Он отгадывал кроссворды в замусоленной книжке. Я предложил взять у него интервью. Владимир мою идею поддержал. Этот человек участвовал в войне в Персидском заливе в 1991-м, был ранен в спину. У него так называемый «синдром Персидского залива»: его сердце бьется не чаще тридцати ударов в минуту. Живет в Чикаго. После нескольких месяцев ожидания прошел курс лечения в Пеории. Он против войны в Ираке. Он уверен, что деньги должны тратиться в Америке: решать надо «наши собственные проблемы». Раньше он верил в американскую мечту, но сейчас она кажется ему недостижимой. Он чувствует, что жизнь в Америке катится неотвратимо вниз. Перед отъездом из Чикаго на лечение какой-то подонок обокрал его — он сидел в своем инвалидном кресле, вор разрезал его брюки и вытащил кошелек. У нас был ланч в ресторане «Sea Food Joe’s», который, как мы узнали, входит в большую корпоративную сеть таких же ресторанов. (Я был удивлен, прочитав у Ильфа и Петрова, что эта ресторанная сеть существовала в Соединенных Штатах с начала 1930-х годов.) Главная дизайнерская мысль тех, кто оформлял интерьер ресторана, состояла в том, чтобы он походил на рыболовецкую лодку, наполненную сетями, с большими искусственными рыбинами, как бы плывущими вдоль стен. Кухня была отличная, и мы с Владимиром подумали о том, можем ли мы взять интервью у менеджера ресторана. Я проследил за ним — быстро двигающийся, интеллигентный мужчина лет тридцати, с бритой головой и аккуратной круглой бородой. Но было не так-то легко заставить его сосредоточиться на интервью. Он все время отвлекался, давая указания работникам. Он ни на секунду не выпускал из виду все, что происходило в ресторане. Он хотел быть уверенным, что работа идет так, как ей положено идти. То есть по высшему разряду обслуживания посетителей. Он согласился на интервью, но сразу предупредил, что должен получить разрешение от руководителя корпорации. Это заняло еще полчаса. Его супервайзер, находившийся дома, сказал, что все в порядке, но ему нужно поставить в известность кого-то еще выше. Следующий человек позвонил в ресторан, выразив беспокойство по поводу съемок, как потенциально плохой рекламы. Я взял трубку, объяснил суть нашего проекта, напомнил ему про Ильфа и Петрова и заверил его, что нам так понравился ресторан, что в любом случае наша съемка будет иметь только положительный эффект. «Хорошо. Но не снимайте внутри ресторана. Это наша корпоративная политика. Никто спорить с этим не имеет права». Всей этой ситуацией Владимир был крайне недоволен. Особенно его рассердил тот факт, что корпорация может запретить менеджеру давать интервью. «Что это за Первая поправка к Биллю о правах! — воскликнул он. — Если компания может запретить говорить парню!» И это правда. Еще тридцать лет назад, будучи студентом юриспруденции, я четко знал, что Первая поправка запрещает разглашать только правительственные секреты. Теперь частные компании тоже могут контролировать то, что их работники говорят о своей работе и работе всей компании. Познер разговаривал с менеджером перед входом в ресторан. Джо отвечал достаточно честно. Он сказал, что американская мечта все еще жива и, если будешь много работать, можешь далеко продвинуться. Но в прошлые времена было гораздо больше правды во всем, и можно было, просто много работая, добиться успеха. Сейчас экономика очень сильно изменилась, и человек должен постоянно находиться в поиске новых возможностей; сейчас очень трудно вырваться из этого замкнутого круга. Он сказал, что верит в Конституцию и в Билль о Правах — это его основные принципы. Он верит, что Америка — свободная страна, но эта свобода ограничена некими правилами, заложенными в самой Конституции. И к этому добавил, что очень озабочен изменением восприятия американцев самих себя по этническим признакам. «Мои предки из Германии, и я горжусь этим. Но при этом я на сто процентов американец. Как же люди могут воспринимать себя как-то по-другому?» * * * Мэр Ардис посоветовал нам посмотреть статую Абрахама Линкольна в Пеории. По его словам, памятник установлен именно на том месте, где в 1854 году Линкольн говорил свою знаменитую речь об отмене рабства, а неделю спустя сенатор Стефен Дуглас призывал к сохранению рабства. Как и каждый американский школьник, я читал об этих знаменитых дебатах между Линкольном и Дугласом. Они оба изъездили весь Иллинойс, и всюду разворачивались жаркие дискуссии о рабстве. В учебниках моих дней это представлено просто как громкие дебаты, когда две популярные политические фигуры выражали свои контрастные принципы. Только спустя много лет я прочитал кое-что из того, что говорил Дуглас. Это были грязные политические технологии, игра на глубоких предрассудках белых людей. Он сказал, что если Линкольну кажется, что черные равны в правах с белыми, то ему должно быть очень комфортно, если его собственная жена будет ехать с негром в закрытой коляске, пока он, Линкольн, «как гостеприимный муж», будет править лошадьми… Я бывал в Вашингтоне у памятника Линкольну перед зданием Конгресса. Я поднимался по ступеням и стоял рядом с огромной статуей мужчины, в полном спокойствии раздумывающего о судьбах нации. Что могло в Пеории сравниться с этим? Я ожидал увидеть сентиментальную небольшую скульптуру. Усилия маленького города увековечить небольшую частицу славы, доставшейся ему от Линкольна. Мы подъехали к зданию суда, рядом с которым находилась эта скульптура. Я был удивлен ее небольшими размерами — в натуральный рост великого президента. Скульптура стояла на маленьком гравийном островке. Без мраморного постамента. Это был молодой Линкольн, не тот, которого мы привыкли видеть на картинках. Без бороды, выступающие скулы и взъерошенные волосы. Он был в костюме и жилете, что не скрадывало узости его плеч и худосочности телосложения. В нем ощущалась какая-то слабость, и, смотря на него, появлялись мысли о шатком его здоровье. Его ступни в ботинках казались очень большими и твердо стояли на земле. Я находился рядом с ним. Он был всего лишь на несколько дюймов выше меня. Так вот — это был не тот Линкольн, о котором я много читал. Находясь здесь, я понял, что до этого не представлял, какой он на самом деле. Владимир сказал о нем верно и сильно. Он сказал, что Линкольн был здесь, но не в качестве политического гиганта, каким мы его знаем. Он был здесь просто как человек. Он стоял здесь за шесть лет до того, как стал президентом, и говорил, что порабощение людей — бесчеловечно. Это не может больше продолжаться. Мы закончили снимать, и ребята стали упаковывать оборудование. Я стоял рядом с мраморной плитой, на которой была выгравирована речь Линкольна, и слезы стекали по моему лицу. Глава 6 Колорадо Спрингс У нас ушло двенадцать часов на то, чтобы доехать из Чикаго через Сент-Льюис до Майами, штат Оклахома. В три ночи мы легли, а встали уже в семь. Потягивая кофе, я заметил на заправочной станции через дорогу от нас группу людей в ярких комбинезонах. Рядом с двумя пикапами с одинаковыми надписями «Кровельные работы» стояли пятеро рабочих и, судя по важному виду, их босс. Несмотря на такую рань я решился подойти к ним. Представившись, рассказал о нашем проекте и задал им обычные вопросы Владимира: — Как вы считаете, Америка идет в правильном направлении? Жива ли еще американская мечта? Мои вопросы, видимо, несколько озадачили кровельщиков, они ответили не сразу. Наконец один произнес, что времена нынче стали тяжелее, чем прежде. Я спросил: «А что для вас значит быть американцем?» Последовала очередная пауза. Затем раздался ответ: «Быть американцем лучше, чем мексиканцем!» — и все засмеялись. Думаю, рабочий не хотел никого оскорбить, но звучало это вызывающе. Их начальник был озабочен будущим Америки и ее экономики, обеспокоен тем, что из-за наплыва иммигрантов его люди могут потерять работу. Самый разговорчивый из них прошелся по политикам: «Богатые становятся еще богаче, а политики служат им верой и правдой». Рабочий грубовато заметил, что «дерьмо скатывается с горы», а он с товарищами оказался как раз у подножия этой горы. Его жена беременна, а у них нет медицинской страховки. Роды будут стоить пятнадцать тысяч долларов. И единственная возможность для него получить деньги — заложить землю родителей. Босс развел руками: «Я бы сделал медицинскую страховку своим рабочим, но это чересчур дорого». Я поинтересовался, как, по их мнению, решить проблемы медицинского страхования. Цены на медобслуживание растут, а в стране почти пятьдесят миллионов незастрахованных американцев. Не стоит ли создать программу государственного страхования, как в Канаде и Европе? Нужно ли регулировать цены на медикаменты? Никто из рабочих не задумывался над этими вопросами. Тот, у которого жена была беременна, проворчал, что его мнение все равно ничего не изменит. Он никогда в жизни даже не ходил на выборы. Я спросил его: «А как же идея отцов-основателей США о том, что народ должен контролировать свое правительство?» «Все это ерунда. Мой голос ничего не меняет». * * * Мы отправились в Академию дорожной полиции Оклахомы, где после интервью с Тедом Тернером к нам должен был присоединиться Владимир. Оператору удалось снять, как на сорокаградусной жаре Владимир и Иван лихо гоняют на автомобилях с офицерами полиции. Дело в том, что их пригласили поучаствовать в тренировочной погоне за условными преступниками. Из Майами мы двинулись на запад, в сторону Нью-Мексико. Заночевали в Санта-Розе. Туда мы прибыли далеко за полночь, уставшие как собаки. Обогнавший нас на мини-вэне оператор снял, как наша группа вселяется в отель. Зарегистрировавшись, мы отдали паспорта и молча ждали ключи от комнат. Меня поразило то, что девушка-клерк сидела за пуленепробиваемым стеклом. Я наблюдал подобные предосторожности в больших городах с высоким уровнем преступности, но никак не ожидал увидеть это в маленьком городке. Оформление затянулось… Владимир и я первыми получили ключи от наших комнат и вышли на улицу выгрузить вещи. Неожиданно донесся глухой стук. Я оглянулся и увидел, что Иван, пытаясь выйти наружу, видимо, не заметил стеклянную дверь и стукнулся об нее. И теперь, как в пантомиме, толкал ее, пытаясь открыть. Только через несколько минут до меня дошло — Ургант решил просто пошутить. Потом мы долго смеялись. Поднявшись ранним утром, я обнаружил, что в душе нет горячей воды. Впрочем, как и шампуня. Его, конечно, можно было купить — маленький пакетик за два доллара… Но обо всех этих неприятностях я тут же забыл, когда увидел через дорогу от отеля — о, чудо, настоящее, не сетевое кафе. Мы путешествовали несколько дней, и на каждой остановке нас встречали одни и те же франшизные забегаловки, где подавали одну и ту же пищу. И хотя мы были еще в начале пути, это однообразие стало надоедать. Я медленно подошел к кафе, потрепанная вывеска на котором гласила, что оно работает с 1954 года. И это вселяло надежду, что все будет как в старые добрые времена… Свежесваренный кофе в керамических чашках! Настоящие официантки, которые, шутя и улыбаясь, подходят к вашему столу принять заказ! Настоящая ветчина, яичница, тосты! Звуки и запахи настоящей кухни! Я с удовольствием усаживаюсь на просиженную, покрытую кожзаменителем скамейку и читаю утреннюю газету… Открываю дверь и… о, да! Все было так, как я себе и представлял. Заигрывая с симпатичной официанткой, я заказал завтрак, съел яичницу с ветчиной и выпил пару чашек ароматного дымящегося кофе. В отеле члены нашей команды посмотрели на меня недоверчиво, когда я рассказал им о своем великом открытии. «От вас требуется только довериться мне и перейти дорогу. Я вам покажу настоящую Америку, и вы ее полюбите!» — с шутливым пафосом воскликнул я. И мы отправились в это кафе под названием «Серебряный доллар». Русским тут тоже понравилось. На завтрак Владимир и Иван ограничились омлетом с ветчиной и сыром, фирменным салатом, тостами с двойным маслом, выпечкой, кофе, апельсиновым соком. Остальные в дополнение к этому заказали себе еще стейки и свиные ребрышки. Официанткам такие посетители тоже понравились. На их вопрос: «Откуда эти ребята?» — я громко выкрикнул: «Русские идут!» — и все рассмеялись. Теперь русские парни питались, как американцы в те времена, когда я был еще мальчишкой. Как американские лесорубы. На обед: стейки, самые большие в меню. Картошка, ее прелесть не только в том, что она приготовлена по-домашнему вкусно, но и в размере порции. Да и салат особенно хорош, когда его много. И такую трапезу, конечно, грех обильно не запить. В подтверждение того, что в Америке все еще существуют добротные, передающиеся от родителей к детям частные рестораны, а не одни франшизы, Валерий снял на камеру наши застолья. Еще кое-что поменялось в моей стране со времен моей юности. Автомобили… Подростком я сам мог отремонтировать и обслужить машину. Хотя я далеко не гениальный механик, но, с гордостью скажу, смог починить два двигателя на первых купленных мной подержанных авто. Всегда сам менял масло, фильтры, тормозные колодки, гидравлические цилиндры, подшипники-ступицы, карбюраторы. Откройте сегодня капот вашей машины — там нет карбюратора! В старые добрые времена водители следили за пробегом своих машин. И я, по шоферской привычке, проверял уровень масла в машинах нашей команды. Оказалось, русских друзей мое рвение очень забавляло. «Это же новые машины! — с улыбкой говорили они. — Так о чем же беспокоиться?» Почти всегда они были правы. Но однажды где-то в Оклахоме на приборной панели нашего черного «Эксплорера» зажглась раздражающая красная лампочка. Она предупреждала: «Внимание! Необходимо поменять масло! Если этого не сделать, есть угроза повреждения двигателя!!!». Концерн «Форд» (впрочем, как и другие автогиганты), по настоянию своих адвокатов, оборудовал все выпускаемые им автомобили компьютеризированными предупреждающими сигналами. Считается, что, если людей предупредят о какой-то грозящей им опасности, они адекватно отреагируют на это, приняв соответствующие меры. Понятно, речь идет о людях со здравым разумом. Если же люди настолько глупы, что игнорируют предостережения, и наймут адвоката, чтобы обвинить «Форд» в случившемся повреждении, то компания сможет через собственных адвокатов заявить: «Мы же предупреждали вас! Только идиот мог игнорировать наше предупреждение!» И «Форд», вне сомнения, выиграет дело. В результате водители современных американских машин получают массу компьютерных предупреждений: «Внимание! Пристегните ремни!» «Внимание! Дверь не закрыта!» «Осторожно! Низкое давление воздуха в шине!» «Внимание! Вам нужно заправиться!» «Осторожно! Уже стемнело, включите свет!» И даже: «Осторожно! Двери вашей машины очень тяжелы! Если вы защемите палец дверью, то можете его повредить!!!» Поэтому когда на нашем «Эксплорере» загорелась тревожная красная лампочка, показывающая уровень масла, я со всей серьезностью воспринял этот сигнал. И как только мы добрались до Санта-Розы в штате Нью-Мексико, предложил поменять масло. Ответ Валерия показал мне ту пропасть, которая разделяет русский и американский менталитет. Американцы уверены: для того, чтобы машина работала долго, ее надо холить и лелеять. Русские же убеждены, что машина должна делать то, для чего предназначена: ездить. И она и так, без всякой заботы, будет ездить вечно. Так вот, когда я указал Валерию на необходимость замены масла, он лишь снисходительно улыбнулся и уверенно заявил: «Пока есть масло — можно ехать. Не надо ничего менять!» Я, как учитель химии на уроке, попытался объяснить ему, что со временем моторные масла распадаются, а кроме того, в них попадают агрессивные продукты внутреннего сгорания. Если масло вовремя не заменить, оно потеряет свою важнейшую способность — смазывать. А это приведет к серьезным повреждениям двигателя. Но Валерий продолжал снисходительно улыбаться. «Пока есть масло — можно ехать». Я смотрел на него и обдумывал ситуацию. Все-таки для успешного продолжения экспедиции и в такой маленькой и неформальной команде, как наша, должна быть какая-то субординация! Когда каждый отстаивает свое мнение, принимать решения невозможно. Получается как в русской поговорке: «Кто в лес, кто по дрова». Если бы «Эксплорер» был моей собственностью, я, понятное дело, не стал бы ни с кем советоваться, тут же поступив, как считаю нужным. Но это был автомобиль, предоставленный экспедиции концерном «Форд». Поэтому я кивнул Валерию в знак своего согласия с ним. А позже, когда мы остановились на привал, тайком сел в «Эксплорер» и поехал в автосервис менять масло. * * * Официальная история гласит, что границы Америки на Атлантическом побережье были обозначены английскими иммигрантами. Вы наверняка удивитесь, узнав, что столица Нью-Мексико — город Санта-Фе — был основан аж в 1608 году. То, что сейчас является его территорией, раньше было заселено народом огапоги. Самое древнее из сохранившихся зданий города датируется 1610 годом. Когда я был ребенком, моя семья проводила лето к северу от Санта-Фе, на маленьком горном ранчо, недалеко от города Сан-Кристобаль. Направляясь с нашей командой в Санта-Фе, я смотрел на необыкновенную местную красную землю, на которой росли низенькие кусты можжевельника, и вспоминал детство. Горячая пыль, летящая из-под копыт лошадей, грубые деревянные ворота перед нашим домом, пахучие заросли шалфея… Я вспомнил, как однажды мы с мексиканским мальчиком Хуаном пошли удить форель. Он учил меня, как, стараясь не распугать рыбу, тихо подбираться к берегу озера, как нанизывать наживку на крючок. Я вспоминал свою мать, тогда еще молодую женщину. Засучив брюки выше колен, она стояла в водах Рио-Гранде. Мама вытащила здоровенную форель. В тот день никто из мужчин не мог похвастать таким уловом… Санта-Фе расположен у подножия южной гряды хребта Рокки Маунтинс. Гряда носит красивое название Сангре де Кристо. За десятилетия город превратился в шикарное местечко, став настоящей меккой богатых и знаменитых людей. Владимир зашел в магазин ковбойских шляп ручной работы и буквально присел от изумления. Представьте себе головной убор ценой две тысячи сто долларов — это же месячная зарплата ковбоя! На центральной площади старого города до сих пор ощущаешь запах веков. Целые поколения людей приезжали сюда делать бизнес, торговать. Они жили и трудились, проливая пот под горячим южным солнцем. Мы выехали из Санта-Фе в Таос в надежде до темноты снять на камеру знаменитый народ навахо. Шли по графику, поднимаясь по извилистой дороге в горы. Выше оказалось изумительное плато, поросшее можжевельником. С севера была видна река Рио-Гранде, воды которой устремлялись через дикий каньон. Похожие на сказочных великанов скалистые вершины возвышались над нами. Вечерело, большие белые облака двигались по пронзительно-голубому небу. До Таоса, находящегося в долине к востоку от нас, оставалось всего тридцать километров. Но по настоянию операторов наш караван остановился. Съемочная группа высыпала из мини-вэна и принялась запечатлевать красоты окружающей природы. Валерий сказал, что не простит себе, если не снимет это великолепие. Прошло полчаса, час, полтора часа… Солнце уже садилось, и теперь облака отливали золотом, розовым и красным. А операторы все снимали и снимали… Я понял, что, если мы хотим застать навахо до темноты, нам нужно срочно выезжать. Поторопил Валерия. Щуря уставшие глаза, он улыбнулся и сказал: «Ты не понимаешь, операторы — они как дети. Когда мы видим нечто стоящее, то теряем контроль над собой. И ты должен нас понять». Никаких съемок навахо в тот день не было. Мы сидели до темноты, любуясь великолепной панорамой. * * * Военно-воздушная академия США находится чуть выше города Колорадо Спрингс, у восточного подножия Рокки Маунтинс. Это не простое учебное заведение, каким оно кажется поначалу. Это символ Военно-воздушных сил страны. Все здесь сияет какой-то неземной чистотой. Мы увидели модерновые металлические серебристо-черные здания, ухоженные газоны и безупречные асфальтовые дорожки, одетых с иголочки преподавателей и подтянутых, коротко стриженных курсантов, похожих друг на друга как близнецы. Здесь обучали не каких-то пехотинцев, которые будут воевать, бегая и ползая по грязной грешной земле. Здесь готовили орлов! Властелинов небес! Нас сопровождал офицер по связям с общественностью, крепкий мужчина среднего роста. Он был гладко выбрит, но носил, как мне показалось, баки чуть длиннее, чем положено по уставу. Мы шли по дорожкам из бетонных квадратов, по которым, как я заметил, не ходят курсанты. «Да, — словно прочитав мои мысли, сказал проницательный гид, — курсантам положено ходить по другим дорожкам — из мраморной крошки». В центре кампуса на металлических постаментах возвышались четыре макета истребителей: F105, F4, F15, F16. Смертоносные силуэты двух из них: F105 и F4 — напомнили мне телевизионные репортажи сорокалетней давности. Перед глазами явственно возникли взлетающие со стартовых площадок, маневрирующие в сером небе, пикирующие строем и, сбрасывающие бомбы стальные птицы… У меня до сих пор стоит это перед глазами… Вижу разрывы бомб. Горящие деревни. Бегущих людей. Плачущих детей. Женщин в соломенных шляпах, несущих маленькие изувеченные тела своих детей. Поднимающийся странный черно-желтый дым от горящего внизу напалма. Я навсегда запомнил эти самолеты! Мы сняли на камеру группу кадетов, изучающих русский язык, и потом Владимир проинтервьюировал их. Я тоже разговорился с одной курсанткой. И был весьма удивлен, узнав, что она факультативно изучает бихевиористику (психологию поведения). — Почему вас заинтересовала эта дисциплина? — Хочу знать, как поступают люди в тех или иных ситуациях. Какие мотивы движут ими. Как можно влиять на их поведение. Это важно в межкультурном общении и для уменьшения конфликтов между разными народами. Я спросил ее, зачем же она тогда поступила в летную академию, а не в университет на факультет психологии. Она искренне удивилась моему вопросу: «Как зачем? Так же как и все. Чтобы летать на боевых самолетах». — Чем же столь мужественная профессия привлекает хрупкую девушку? — Меня восхищает мощь и скорость боевых машин. Больше всего мне по духу двухместные экипажи. Такие самолеты располагают огромными возможностями как в воздушном бою, так и для атаки наземных целей. — Возможности, которые вы упомянули, это же возможности убивать людей! Задумывались ли вы об этом? Мучили ли вас сомнения? Помолчав какое-то время, она сказала: «Об этом я много думала. Мы обсуждали эту проблему с сокурсниками. Да, я солдат и, если будет война, буду воевать. Но если я буду уверена, что отданный мне приказ аморален, то откажусь его выполнять». Вышедшие из других аудиторий курсанты остановились позади нас и с интересом слушали наш диалог. С ними был и офицер-преподаватель. Он перебил девушку: «Не все так просто, что, если кто-то считает какой-то приказ неправильным, он может запросто ему не подчиниться. Приказ есть приказ. И тому, кто не подчинится приказу, потом придется объяснять, чем мотивирован его поступок. И он по всей строгости ответит за последствия своего решения. Непременно будет назначено специальное расследование». Несмотря на замечание преподавателя, курсантка, казалось, ничуть не смутилась. Ссылаясь на международные конвенции о войне, она отстаивала свое право окончательно решать: выполнять или не выполнять приказ. Она заявила, что готова нести ответственность за поступок, если он исходит из ее собственных убеждений. Девушка говорила горячо, глядя мне прямо в глаза, и у меня не было ни малейшего сомнения в ее искренности. Она рассказала, что на занятиях они с другими курсантами обсуждали реальные исторические эпизоды. Например, трагедию деревни Му Лай. — Вы имеете в виду эпизод вьетнамской войны? — уточнил я. — Да, в Му Лай американские солдаты расстреляли пятьсот вьетнамских крестьян — мужчин, женщин, детей. Они вырезали еще не рожденных младенцев из утроб беременных матерей. Лишь немногие из местных жителей были спасены. И спасены американцем — пилотом военного вертолета. Увидев, что происходит, он посадил машину между солдатами и бегущими от них людьми и приказал своему пулеметчику стрелять в своих же солдат, если они продолжат погоню за несчастными. Услышав эту историю, я испытала смешанные чувства… Я был впечатлен этой молодой женщиной, готовящейся стать офицером Военно-воздушных сил США. Мне очень хотелось ей верить. Мне очень хотелось верить в то, что, столкнувшись с такой же ужасной дилеммой, она и ее сокурсники останутся тверды в своих убеждениях. И в то же время меня поражал контраст между абстрактными моральными дискуссиями и тем страшным оружием массового уничтожения, которым должны овладеть эти умные, честные, полные возвышенных идей молодые американцы. Я смотрел в глаза курсантов, проходящих мимо. Кто они? Насколько хорошо они знают историю, как видят окружающий их мир, достаточно ли они мудры? Да, было бы чересчур наивным ожидать от них, молоденьких курсантов, понимания того, что их, возможно, ждет. Уже на выходе из учебного корпуса я спросил нашего гида, нравится ли ему его работа. — Я люблю и горжусь ВВС, и мне платят за то, что я рассказываю о нашей летной академии. — А за что вы гордитесь ВВС? — Они осуществляют важнейшую миссию. — И какова же она? Последовала пауза. Потом он с пафосом сказал: — Американские ВВС стоят на страже свободы. — А это важно лично для вас? — Я считаю, что мой долг перед Всевышним — дать другим возможность быть свободными. На вершине холма стоял огромный храм академии. Как подчеркнул наш гид, многоконфессиональный храм. Я вспомнил недавние обвинения офицеров академии, исповедующих евангелизм, в принудительном обращении курсантов в свою веру. Они внушали ученикам, что те будущие воины Иисуса. Сам храм напоминал о фильме «Властелин колец». Он был выстроен в готическом стиле с островерхими крышами в виде перевернутой буквы V. Мрачная, бездушная громада блестела серебром. Чуть позже мы стояли у футбольного поля, наблюдая за строевой подготовкой курсантов. Вдруг сквозь дружное пение марширующих будущих летчиков мы явственно услышали какой-то пронзительный клекот. Обернувшись, увидели приближающегося к нам долговязого курсанта, на руке у которого сидела крупная черная птица. Оказалось, это сокол, талисман академии. Птица не шевелилась. Ее темные когти вцепились в толстую кожаную перчатку. Колпачок на голове придавливал перья. Курсант пояснил, что это помесь исландского кречета с его ближневосточным собратом и особи всего-то два с половиной года от роду. Несмотря на юный возраст, это был грозный хищник, около семидесяти сантиметров от клюва до хвоста. Подошел главный птичий тренер. Он сказал, что уже обучал сокола охоте. Он натаскивает своих хищников, в основном поднимая диких уток с озер. «Этих уток очень тяжело поднять в полет. Увидев кружащего в небе сокола, они боятся взлетать, продолжая плавать, пока охотник их не вспугнет». Оба тренера разошлись на пятьдесят метров, и главный, держа птицу по ветру, снял колпак с ее головы. А долговязый тем временем раскачивал в руке приманку — с виду обычный черного цвета мячик. Сокол, почуяв приманку, раскрыл крылья, но из-за сильного ветра так и не взлетел. «На таком ветру птица еще не летала», — заметил тренер. Курсант опять замахал приманкой. На этот раз птица, оттолкнувшись, взлетела, взмахнув своими красивыми, большими, сильными крыльями. Она парила низко над землей, наклонившись вперед, и ее пронзительные черные круглые глаза были устремлены прямо на наживку. Вся наша группа завороженно наблюдала за полетом сокола, восхищаясь его точеной, скульптурной, безжалостной красотой. Мы стояли затаив дыхание. Сокол, положив свое тело вертикально и выставив когти вперед, стремительно бросился вниз и схватил наживку. Курсант отпустил веревку. И вот сокол стоял на земле, сжимая в когтях добычу. Он как хозяин оглядывался по сторонам, готовый защищать свой трофей. Потом хищник наклонился и безразлично поклевал кожаную поверхность приманки кривым клювом. Кадет заменил приманку на мертвого перепела, и сокол быстро, методично стал разрывать тушку птички. Расправившись с добычей, хищник горделиво поднял голову, и в его глазах не было ни страха, ни интереса к людям, столпившимся вокруг него. Он был безразличен и к поющим курсантам на стадионе, и к проезжающему мимо с ревом дизельному автобусу. Круглыми ониксовыми глазами, в которых застыла вечность, он оглядывал свои владения. По дороге Иван отметил, что после съемок в академии вся наша команда почему-то пришла в подавленное расположение духа. Он был прав. Мы провели шесть часов в великолепно оборудованном учебном заведении, ежегодно готовящем четыре тысячи молодых мужчин и женщин к служению в элитных частях величайшей военной державы в истории человечества. Опытнейшие преподаватели отдавали все свои силы и таланты, чтобы выковать для войны совершенный человеческий материал, вооруженный превосходными орудиями убийства. И, видимо, осознание этого так и подавляло нас. Я еще раз глянул назад на академический городок. На стадионе все еще занимались курсанты, зеленели аккуратные газоны, сверкали металлические корпуса аудиторий и казарм. Над всем этим возвышался храм… И мне почему-то стало страшно. Глава 7 Геллап Из Академии ВВС мы отправились в Геллап, штат Нью-Мексико. Часть нашего маршрута проходила по знаменитой магистрали № 66. В двадцатых годах, на заре автомобильной эры, Конгресс разрешил строительство шоссе от Чикаго до Лос-Анджелеса. На это ушло двенадцать лет. Когда дорога была готова, она, без преувеличения, изменила нацию. Сейчас мы настолько привыкли к автомагистралям, что даже не замечаем, насколько глубокие изменения они внесли в нашу жизнь. Что касается трассы № 66, то она воистину впервые объединила нацию. С новой транспортной артерией пришла торговля, начался неудержимый рост экономики практически неосвоенного региона Америки. Мы молоды, а как у всех молодых наций, наша память коротка… Мои размышления прервал Иван Ургант, принявшийся напевать давно забытую мной песенку: «…Get your kicks on route 66». Почти повсеместно в Америке можно ощутить дыхание перемен. Появляются новые предприятия и автострады, кафе и стадионы. Но, подъезжая с запада к границе Колорадо с Нью-Мексико, ты видишь совершенно другие перемены. Плодородные сельскохозяйственные угодья сменяются скалистыми горами, зарослями можжевельника и соснами на красной каменистой почве. Нигде нет следов человека. Но неожиданно ты чувствуешь, что едешь по местам, где люди жили много-много лет. И действительно, то там, то тут вдруг замечаешь маленькие островки ушедшего: давно заброшенные глинобитные дома. Так же как и в старых русских деревянных срубах, в них ощущаются века. Горы становятся выше, деревья гуще. И вместе с этим приходит мысль: что-то никогда не меняется. Сама земля устанавливает правила и обозначает границы, в пределах которых мы должны жить. Проехав через континентальный разлом, мы оказались на колючем выступе каменистой породы около дороги, и там, впереди, как заноза из земли, появился Геллап. Я не был в этом городе сорок один год, и все, что я помню о прошлом визите, это то, что наша семья заказала шоколадные молочные коктейли в кафетерии. Коктейль был настолько густой, что соломинки стояли в стаканах. * * * В семь утра я вышел из гостиницы «Комфорт Инн» под неяркие утренние лучи. Солнце стояло низко, и было еще прохладно, но уже сейчас можно было понять — днем будет жарко. Наш мотель находился на западном съезде с автомагистрали, посреди леса вездесущих франшизных предприятий: заправок «Коноко» и «Шеврон»; мотелей «Мотель 6», «Трейвелодж», «Дейс Инн», «Микротель»… И так теперь по всей Америке! На этих съездах вы никогда не сможете определить, где находитесь — в Техасе, Иллинойсе, Калифорнии, Огайо, — они везде одинаковые. Если вы войдете в одно из этих заведений, там тоже будет все одинаковое. Еда, номера, запах пластика. Въехав в Геллап по старому шоссе № 66, я быстро понял, что почти весь город построен параллельно железной дороге. Он протянулся более чем на семь миль. Неожиданная длина для городка из двадцати тысяч жителей! Я ехал мимо мотелей, ресторана, который украшало изображение ковбоя, облизывающего себе губы (родом явно из шестидесятых!), мимо большого плаката «Мы вместе!» с развевающимся американским флагом и парка аттракционов. Далее промелькнули «Магазин индейского искусства и ремесел Билгорта Ортеги», пустыри, стоянка кемперов, книжный магазин, салон «Горячие развлечения для взрослых»… Потом пошли поблекшие кирпичные строения центра Геллапа, видимо видавшего и лучшие времена, магазин индейских ювелиров, Макдоналдс, ресторан «Ель-Чурито», еще какие-то мотели, закусочная «Драйв Инн», стилизованная под ретро, с изображением Грозовой птицы[1] на огромных балках, магазины с закрытыми ставнями, площадка продаж подержанных автомашин… Железнодорожные пути делили Геллап пополам. В отличие от большинства городов Америки здесь через центр города проходит очень много поездов. Они идут день и ночь в обоих направлениях. Думаю, грохот грузовых поездов и вынужденная из-за них остановка движения здорово затрудняют торговлю в старом квартале. По всей стране торговые точки в центре городов жестко конкурируют с торговыми центрами и оптовыми базами, такими, как «Вел-Март» и «Таджет», обосновавшимися на окраинах и переманивающими клиентуру. И в Геллапе, похоже, центр безнадежно проиграл окраине. Нас привлек южный квартал города. Он был очень зеленым, с густыми деревьями, раскинувшимися вдоль дороги, и чудом сохранившимися маленькими частными магазинчиками. Чуть дальше, за автотрассой, начинались холмы, на которых уютно расположились простенькие, но ухоженные дома. Интернациональная семья, живущая в одном из них, согласилась дать нам интервью. Их, судя по виду, недавно отремонтированный дом был расположен на холме с видом на пустынные горы, высящиеся на севере. Иван, Владимир и я сидели за кухонным столом, в то время как муж с женой стояли, облокотившись на стойку бара. Она была американкой испанского происхождения, в третьем поколении. Он же был коренным навахо. У них было двое детей-подростков: мальчик и девочка. Муж мечтал о возрождении культуры и самосознания индейцев навахо. Несмотря на то что долгое время жил вдали от земли предков, он считал себя настоящим членом племени. А вот его жена твердо придерживалась убеждения, что независимо от национальности все граждане страны должны в первую очередь считать себя американцами. Она посетовала, что их семья невольно оказалась в стороне от общественной жизни. «Мы бы хотели участвовать в решении важных проблем страны. Но как это сделать в провинции? Мы здесь отрезаны от достоверной информации, — сказала она. — Иностранные студенты, приезжающие из Европы по обмену, знают намного больше о проблемах Соединенных Штатов, чем сами граждане США». Оба подростка были далеки от того, что волнует их родителей. Спорт и учеба в школе — вот все, что их занимало. Вечером мы поехали снимать собрание горожан, посвященное актуальной теме «Пьянство за рулем». Оно проводилось в маленьком амфитеатре недалеко от железнодорожных путей, на небольшой замусоренной площадке, окруженной рядами деревянных скамей. При въезде на парковку бесплатно раздавали пиццу. Пока наша команда разгружалась, я подыскивал, у кого из примерно тридцати присутствующих поборников трезвости можно было взять интервью. Некоторых привлекала сама возможность быть показанным по телевидению. А представитель мэрии и директор программы окружного шерифа «Ни-ни за рулем» очень хотели дать интервью. Как обычно, во время нашего тура люди охотно шли на контакт, собирались вокруг камер, заворожено смотрели на Владимира, с радостью соглашаясь стать его собеседниками. Но когда я все-таки нашел окружного прокурора, он поначалу не был расположен к интервью. Это был крупный симпатичный мужчина, ростом под 190. Его иссиня-черные волосы были зачесаны назад, глаза спрятаны за солнечными очками. Он был одет в белую рубашку, выпущенную поверх черных брюк, и ковбойские сапоги. Я подумал, что он индеец, но оказалось, метис. Он рассказал, что его мать была чистокровная навахо, а отец наполовину ирландец, наполовину шотландец. В США должность окружного прокурора выборная, на нем лежит ответственность за наказание преступников. Окружной прокурор индеец или метис — большая редкость. Я объяснил ему цель нашего проекта и что скорей всего наш фильм покажут как в США, так и в России. И в конце концов прокурор согласился говорить на камеру. Когда Владимир спросил его, что для него значит быть американцем, он сказал: «Я горд, что я американец. Но особенно я горжусь моими предками, которые боролись с федеральным правительством. Теперь у нас есть наша земля. Но у нас ее бы не было, если бы мы не боролись за наши права». После интервью я подошел к прокурору поблагодарить его. Он был более дружелюбен, чем вначале. Глянув на мою визитку, он сказал: «Вы знаете, Кан — это индейская фамилия. У нас полно Канов среди навахо». * * * Чтобы доехать из Нью-Йорка в Геллап, наша команда использовала систему GPS-навигации, и та почти все время работала превосходно. Однако если предположить, что приборы могут чувствовать, то