Одной дождливой ночью

Потом – тот звонок. От редактора журнала, выславшего к нему журналиста и фотографа – для встречи и подготовки статьи. Эксклюзивной статьи. Случайный прохожий вступает в схватку с вооруженным преступником и спасает жизнь суперзвезды! А когда Джон ответил: «Спасибо, конечно, но – не стоит», настойчивость этой братии лишь возросла. Но он-то стоял на своем – и не отступал ни на шаг.

Но однажды звонок редактора пришелся на то время, когда он заперся на полчаса в душе. Подняла трубку Лин.

И вот он едет на ужин в «Эджвуд», и там его ждут журналист и фотограф. Ребята, проделавшие долгий путь в пустоту.

– …И я просто поверить не могу, что ты отказал им после первого предложения, – продолжала Лин. Вздохнула. – Хотя, конечно же, я верю. Слава богу, он перезвонил и попал на меня.

– Как думаешь, почему, тот сумасброд пытался застрелить Веронику? – спросил мягко Джон, зная, что Лин замкнется в себе, если он повысит на нее голос. – Думаешь, он стал бы в нее целиться, если бы она была никем и ничем? Вот тебе вся прелесть анонимности. Джон Леннон, возможно, был бы и поныне жив, будь он простым починяльщиком телевизоров.

– Теперь ты уже просто чудишь. Никто не собирается стрелять в тебя только потому, что ты засветился разок на страницах «Пипл».

– Никогда нельзя сказать наверняка. Какой-нибудь другой придурок может прочитать эту статью и взбелениться от того, что я помешал тому, первому придурку. – Не то чтобы он волновался именно об этом, но всю прошедшую неделю кое-какие действительно тревожные мысли не покидали его. – И вот еще что. Они хотят разместить фото всех нас. И что, если твои фотографии попадут в потные ручки какому-нибудь извращенцу, и он захочет нанести тебе визит?

– О, ради бога!

– По-твоему, такого случиться не может?

– Не знаю, честно, но…

– Я вот что тебе скажу: никакими правдами и неправдами они не выклянчат у меня разрешение на публикацию фотографий Кары. – Или твоих, – подумал он. – Или моих. Никакого права они не имеют. Да даже если они наши имена напечатают, я прижму их за вторжение в личную жизнь.

– Ты – параноик, – заключила Лин со вздохом. – Безнадежный параноик.

– Просто не хочу привлекать к нашей семье лишнее внимание, – проворчал он, стараясь, чтобы голос все же звучал не резко и не громко. – Вот почему, отделав того идиота, я сразу же убежал.

– Вот почему я не могу надеть меховую горжетку на сегодняшний выход, вот почему нам незачем покупать «Порше», вот почему ты даже не пытаешься продавать великолепные картины, которые рисуешь, вот почему мы должны до конца дней прожить на наследство твоего отца.

Хоть эти слова и задели его, Джон пробормотал:

– Ну да, так и есть. – К чему споры? Она ведь права, и он сам это понимал.

– То есть какие-то хулиганы сорвали с тебя парадный пиджак, когда тебе было пятнадцать, и за это вот мы расплачиваемся по сей день.

– Меня тогда чуть не убили. Им сильно уперся тот чертов пиджак!

– Я понимаю, Джон. – Спесь исчезла из голоса жены, теперь она говорила с ним куда участливее. – Но это ведь не повод никогда больше не носить пиджаки.

– А может, если взглянуть по уму – вполне себе повод.

– Нельзя просто вырыть нору в земле и спрятаться там навек.

– Да какая же у нас нора в земле, Лин? И ни от кого мы не прячемся. Есть разница между тем, о чем ты говоришь, и простой скромной жизнью.

– Если бы я тебя не одергивала, мы бы ушли жить отшельниками в лес.

– Вот еще.

– Ты, будь у тебя возможность, в невидимку бы превратился – лишь бы никто на тебя внимание не обращал.

Он подавил смешок.

– Слушай, а ведь неплохая идея.

– Вот тот образ жизни, который ты всю жизнь ищешь. Об этом ты мечтаешь. Человек-невидимка. Абсолютная анонимность.

– Бога ради, да зачем мне вообще о чем-то таком мечтать, Лин?

Но он мечтал. И довольно часто. Но – уж это точно – жене об этом не говорил. То было сокровенное. Таким делиться сложно даже с самыми близкими людьми.

Но, попадись ему джинн в бутылке, исполняющий желания, в первую очередь он попросил бы именно это. И больше бы ему ничего не потребовалось.

Конечно же, незачем быть невидимым все время. Становиться невидимкой на время по собственному желанию – вот что было бы здорово. Не пришлось бы больше волноваться о придурках мира сего, могущих избрать его своей очередной жертвой. Нельзя обидеть, ограбить или убить невидимку. Эту часть его желания диктовала трусость, и он это прекрасно понимал. Другая же часть, не имевшая с трусостью ничего общего, была, однако, не менее постыдной.

В отрочестве самой волнующей и самой любимой его фантазией была та, в которой он, незримый для глаз, пробирается в душевые комнаты девочек после физкультуры. И от этой фантазии он не отказался… разве что со временем девочек сменили молодые женщины – нагие, с блестящей влажной кожей.