Читаем Одноразовые люди полностью

Представьте, что какое-то фундаментальное изменение потрясло город, в котором вы живете, и власть полиции, местной администрации, органов здравоохранения и даже федерального правительства исчезла в одну ночь. Кто окажется у власти? Если у вас магазин, как вы остановите людей, желающих забрать ваши товары и уйти, не заплатив? Как вы можете помешать людям отнять у вас ваш дом? Кто даст гарантии, что основные правила торговли будут соблюдаться? Вы обнаружите, что вся ваша надежда — на власть и на ваши отношения с теми, у кого она есть. В Пакистане, если вы владелец магазина, то, скорее всего, у вас будет вооруженный охранник у дверей, и даже уличные торговцы вскладчину нанимают людей с автоматами, патрулирующих улицы, где они устанавливают свои ларьки. Но вооруженный охранник дает немного защиты. Реальная власть принадлежит тому, кто контролирует много вооруженных людей, кто может их мобилизовать, когда это необходимо. А когда вся власть в обществе поделена между такими людьми, единственный способ обрести безопасность заключается в установлении системы взаимных обязательств с одним из них.

Персональные отношения становятся решающими в таком мире. Они — ваша защита и средство существования, обеспечивающие ваше будущее и вашу безопасность. В Пакистане, особенно в сельской местности, такие отношения имеют особую значимость. Если вас обманули или обидели, обычно нет смысла обращаться в полицию. Они просто-напросто еще одна вооруженная банда, действующая в своих интересах и предлагающая свои услуги по самым высоким ценам. Если с вами обошлись неправильно, вы должны обратиться к своему патрону, человеку, который сможет использовать свою репутацию и власть, чтобы исправить несправедливость, от которой вы пострадали. Но как к нему попасть? Как стать клиентом или вассалом обладающего властью человека, который вас защитит?

Большинство уже рождается, имея патрона, присматривающего за ними. Когда власть носит персональный характер, семья приобретает особое значение. Кровные связи становятся непосредственной первой границей, разделяющей нас и их. В Пакистане вы знаете свою семью вплоть до троюродных братьев и двоюродных прадедушек. Вы знаете, кто в семье обладает властью, а кто — нет, и вы смотрите на тех, у кого она есть, в надежде получить привилегированное обращение, работу и защиту. Кастовые и религиозные отличия только усиливают эти властные семейные отношения. Позиция касты задает авторитет в обществе вне зависимости от финансового положения, и каждый пакистанец прекрасно знает положение своей касты. Саидиты, прямые наследники пророка Магомета, находятся на вершине социальной лестницы, часто имея добавку шах к своему имени. Кастовый порядок затрагивает все слои общества, включая арендаторов и земледельцев, бизнесменов и ремесленников, вплоть до самых низких каст, к которым относятся люди, выполняющие грязные работы, такие, как обряжание мертвых или уборка улиц. Эти работы часто поручаются социальным группам, недавно принявшим ислам или вообще не являющимся мусульманами.


Не удивительно, что люди внизу кастовой лестницы — самые бедные и наименее образованные. На печах по обжигу кирпича трудятся рабочие, почти полностью принадлежащие к двум самым низким кастам в Пакистане: мусульмане-«шейхи» и христиане. Мусульман-«шейхов» часто называют грязным словом musselis, имея в виду их позднее обращение в ислам. Много раз в Пакистане я спрашивал, почему к мусульманам-«шейхам» относятся с таким презрением и пренебрежением. Много раз мне говорили, что это связано с тем, что они «обращенцы». Но разве, спрашивал я, не были все мусульмане когда-то «обращенцами»? Да, отвечали мне, но эти мусульмане-«шейхи» грубы и необучены, поскольку обратились всего две-три сотни лет назад. Кастовые предрассудки, так же как и расизм, никогда не следуют логике. Но если мусульмане-«шейхи» — хотя бы бедные родственники, то христиане — просто посторонние за забором. Некоторые семьи христиане исторически, другие — принадлежат к низшим кастам, принявшим христианство во времена Британской империи. Их всех считают не заслуживающими доверия и примитивными. Описывая своих рабочих-христиан, владельцы печей в Пакистане использовали в точности те же слова, которые я слышал от расистов в Алабаме двадцать лет назад. «Вы должны понимать, — говорил мне один из них, — они не способны ни планировать, ни копить деньги, они живут сегодняшним днем — если получат немного денег, то тут же их пропьют или выбросят на ветер». Единственное, что не упоминалось, это врожденное чувство ритма (которое обычно упоминают расисты в разговорах о неграх). Меня уверяли, что система предварительных выплат работает на пользу этих примитивных христиан, избавляя их от ответственности распоряжаться собственными финансами и удерживая их дикие порывы под контролем.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке
Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке

Книга А. Н. Медушевского – первое системное осмысление коммунистического эксперимента в России с позиций его конституционно-правовых оснований – их возникновения в ходе революции 1917 г. и роспуска Учредительного собрания, стадий развития и упадка с крушением СССР. В центре внимания – логика советской политической системы – взаимосвязь ее правовых оснований, политических институтов, террора, форм массовой мобилизации. Опираясь на архивы всех советских конституционных комиссий, программные документы и анализ идеологических дискуссий, автор раскрывает природу номинального конституционализма, институциональные основы однопартийного режима, механизмы господства и принятия решений советской элитой. Автору удается радикально переосмыслить образ революции к ее столетнему юбилею, раскрыть преемственность российской политической системы дореволюционного, советского и постсоветского периодов и реконструировать эволюцию легитимирующей формулы власти.

Андрей Николаевич Медушевский

Обществознание, социология
Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше
Лучшее в нас. Почему насилия в мире стало меньше

Сталкиваясь с бесконечным потоком новостей о войнах, преступности и терроризме, нетрудно поверить, что мы живем в самый страшный период в истории человечества.Но Стивен Пинкер показывает в своей удивительной и захватывающей книге, что на самом деле все обстоит ровно наоборот: на протяжении тысячелетий насилие сокращается, и мы, по всей вероятности, живем в самое мирное время за всю историю существования нашего вида.В прошлом войны, рабство, детоубийство, жестокое обращение с детьми, убийства, погромы, калечащие наказания, кровопролитные столкновения и проявления геноцида были обычным делом. Но в нашей с вами действительности Пинкер показывает (в том числе с помощью сотни с лишним графиков и карт), что все эти виды насилия значительно сократились и повсеместно все больше осуждаются обществом. Как это произошло?В этой революционной работе Пинкер исследует глубины человеческой природы и, сочетая историю с психологией, рисует удивительную картину мира, который все чаще отказывается от насилия. Автор помогает понять наши запутанные мотивы — внутренних демонов, которые склоняют нас к насилию, и добрых ангелов, указывающих противоположный путь, — а также проследить, как изменение условий жизни помогло нашим добрым ангелам взять верх.Развенчивая фаталистические мифы о том, что насилие — неотъемлемое свойство человеческой цивилизации, а время, в которое мы живем, проклято, эта смелая и задевающая за живое книга несомненно вызовет горячие споры и в кабинетах политиков и ученых, и в домах обычных читателей, поскольку она ставит под сомнение и изменяет наши взгляды на общество.

Стивен Пинкер

Обществознание, социология / Зарубежная публицистика / Документальное
Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика
Антипсихиатрия. Социальная теория и социальная практика

Антипсихиатрия – детище бунтарской эпохи 1960-х годов. Сформировавшись на пересечении психиатрии и философии, психологии и психоанализа, критической социальной теории и теории культуры, это движение выступало против принуждения и порабощения человека обществом, против тотальной власти и общественных институтов, боролось за подлинное существование и освобождение. Антипсихиатры выдвигали радикальные лозунги – «Душевная болезнь – миф», «Безумец – подлинный революционер» – и развивали революционную деятельность. Под девизом «Свобода исцеляет!» они разрушали стены психиатрических больниц, организовывали терапевтические коммуны и антиуниверситеты.Что представляла собой эта радикальная волна, какие проблемы она поставила и какие итоги имела – на все эти вопросы и пытается ответить настоящая книга. Она для тех, кто интересуется историей психиатрии и историей культуры, социально-критическими течениями и контркультурными проектами, для специалистов в области биоэтики, истории, методологии, эпистемологии науки, социологии девиаций и философской антропологии.

Ольга А. Власова , Ольга Александровна Власова

Медицина / Обществознание, социология / Психотерапия и консультирование / Образование и наука