Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии

«что вплоть до 32-го обертона и далее слух проникает в бесконечный, но замкнутый мир, из магнетического поля которого нет выхода. Становится невозможной не только модуляция в другую тональность, но невозможно и взять второй основной тон, потому что, уловив первый и вслушиваясь в его обертоны, слух уже не может себе представить никакого другого тона. Он довольствуется первым тоном и микрокосмом его обертонов. Таким образом второй тон становится „ошибкой“ по отношению к первоначальному замыслу природы — основным тонам, и аналогичная „ошибка“ происходит в сознании каждого композитора, который представляет себе некий идеальный замысел и должен перевести его на нотный язык. И лишь темперированную часть этого замысла он доносит до слушателей.

Но неизбежность этой ошибки вместе с тем дает музыке возможность существовать дальше. Каждый пытается прорваться к непосредственному выражению некоей слышимой им прамузыки, которая еще не уловлена. Это толкает композитора на поиски новой техники, потому что он хочет с ее помощью услышать то, что в нем звучит. Возникают бесконечные попытки отбросить условности и создать без них нечто новое».

Иными словами, «идеальный комплекс возможностей», заложенных в художественном мотиве произведения, еще не воплощенного в конкретном контексте, «доминирует над незавершенной непосредственной действительностью художественного произведения».

Перефразируя мысль О. Мандельштама, следует добавить, что искусство (в том числе и музыкальное) вовсе не копирует, не изображает, даже не воссоздает природу (реальность), оно воссоздает иную природу (реальность), «разыгрывает ее орудийными средствами». Тогда противоречие между слышимой прамузыкой и ее воплощением в контексте хотя и не снимается, но перестает быть тормозом и понимается как одна из важнейших движущих сил в развитии искусства вообще.

Личность художника развивается. Постижение им действительности и отношение к ней усложняются так же, как и задачи, которые он ставит перед собой. Но ведь и культура в целом идет по тому же пути «сложного цветения» или «цветущей сложности». Достаточно проследить развитие мировой литературы от «Старшей» или «Младшей Эдды» до творчества P. М. Рильке, T. С. Элиота, Эзры Паунда, Джеймса Джойса, Кафки, Пруста, Борхеса, чтобы убедиться в этом.

А. Шнитке говорит о том, что «…многочисленные попытки приблизиться к непосредственному выражению музыки, беспрерывное возвращение к „обертонам“, постижение новых рациональных приемов и приближение к истине (выделено мной — Я. П.) открывают все новые и новые поля недостижимости. Этот процесс продолжается бесконечно».

Богатейший творческий опыт приводит большого художника — композитора Шнитке к выводу, что «воплощение замысла всегда является некоторым его ограничением. Для иных композиторов приближением к идеалу является „недовоплощение“ замысла. В этом смысле недописавший свою оперу „Моисей и Аарон“ Арнольд Шенберг как раз воплотил свой замысел».

В связи с этим нельзя не привести пример из поэзии, о котором говорит Микушевич: незавершенная поэма А. Блока «Возмездие» «потрясает читателя своей незавершенностью. „А мир прекрасен, как всегда“, — написал Блок и запнулся, не найдя больше слов. Романтическая недоговоренность оказалась единственно возможной формой достоверности перед лицом войны и революции».