– А тогда доха зачем?
– В дохе, друг, все дело! Доха, она теплая. Одеяла верблюжьи – тоже. Умирать в тепле надо! Когда мне тепло, я ничего не боюсь. И вокруг себя одни ласковые грезы вижу. А вас… Век бы вас всех не видал!
В сердцах пнул я доху ногой, побежал дальше.
На бегу думал: здешние слепые – они неправильные. Те, что пели в электричках, они чище, возвышенней!..
Случай имел неожиданное продолжение. С беговой дорожки стадиона – охраняемого, как во время войны, собаками и автоматчиками – возвратился я поздней ночью. Случайно толкнув чужую дверь, стал свидетелем ссоры.
Ссора слепых – жены и мужа – была бредовой, мутной.
Жена хотела, чтобы муж побыстрей стал зрячим. Тот отпихивался как мог. Полуодетые, теряя друг друга в пространстве, ходили они кругами, а поймав звук шагов и ощупав чужое тело, били тихонько друг друга по плечам туго скрученными целлофановыми мешочками для мусора. При этом жирненькие подбородки у обоих тряслись, как у теряющих спесь индюков.
– Ты обязан прооперироваться!
– Не хочу, не буду…
– Ты должен видеть меня, когда спишь со мной!
– А фигушки. На ощупь ты стопудово лучше…
– Тебе не я нужна, а твои дурацкие грезы! Так врач сказал.
– Не такие уж они и дурацкие. Это врач твой дурак.
– Облачные раскладушки и складной стул на небе – это дурацкое, дурацкое видение!
– А вот на небо попадем – увидим.
«Зачем жизнь дается нам в полусне, в грезах? Чтобы скрыть несовершенства мира? Но ведь есть и кроме грез скрывающие мир завесы: не соня ты – так тихоня. Не слеп – так глуп. Не глуп – так честен», – думал я, торопясь найти белокурую, чтобы выяснить у нее все до конца. Но той нигде не было. Тут я догадался: на ночь белокурую куда-то увозят!
Катюха шла в магазин игрушек ровно и весело, как зрячая. Как по линейке – мимо кустов кизила и бледнотелых, с надорванными, дразняще обвисшими шкурками вниз платанов! Как по жердочке – мимо урчащих канав и старшеклассников нашей школы, застывших на месте соляными столбами! Катюха шла и помахивала сумочкой, как та итальянская киноактриса, которую она никогда не видела, но про которую, конечно, слышала много раз.
В магазине Катюха всегда пыталась стибрить какую-нибудь некрупную вещь. Долго выбирала на звук: постукивала костяшками пальцев по деревяшкам, прощелкивала ноготком пустоголовых кукол по темечку.
Два-три раза ты проследил за Катюхиной подготовкой к совершению кражи. Ясное дело, не выдал. Однажды Катюху поймали. Правда, быстро отпустили. Магазины самообслуживания в конце 60-х только открывались, скандала не хотели, да и что возьмешь со слепой?
В тот раз Катюха возвращалась из магазина с украденной куклой. Она и не думала куклу прятать. Видно, считала: кукла принадлежит ей, и баста!
Приглядевшись, ты увидел: это не кукла, а повар в колпаке и в белом халате, с раскаленной до красноты сковородкой в руках. Катюха, повесив сумочку на плечо, пыталась на ходу завести повара торчавшим из спины ключом (взяла приготовленную к продаже игрушку прямо с прилавка). Заведя, подносила и слушала, как внутри у повара стрекочет пружина.
Слепая слушала, повар дергался, но, крепко ухваченный Катюхой поперек живота, сковородный блин подкидывать не желал. А вот ключ в спине у повара, чуть подрагивая, медленно вращался.
Вдруг ключ упал, мелко дзенькнув о камень. За спиной у тебя и у Катюхи засмеялся Виталик Э. Катюха в сердцах отшвырнула повара в сторону. Колпак с головы у него так и не свалился. Зато сам повар медленно сполз в дренажную канаву, стал тонуть.
Ты бесшумно затворил дверь комнаты, где ссорились жена и муж. Звуки стали тише, но все равно было слышно: слепая, сопя, пихает мужа к постели. Судя по басовитому кряхтению, тот упирался, не шел. Вдруг стало ясно: слепые пытаются вернуть себе то, что у них украла жизнь! Упирающийся слепой – небо. Его жена – изукрашенную постель и широкое зеркало на стене.
То же самое и белокурая: она исчезала со своей фотки, потому что хотела исчезнуть из собственной слабовидимой, слабопонимаемой жизни!
Чувствуя: в кармане лежит чужая, ненароком подсмотренная жизнь – пусть даже в исчезающем ее варианте, – ты выхватил из кармана фотку белокурой, порвал в клочки, рассыпал веером, побрел к себе в комнату.
Но потом вернулся, ползая на карачках, обрывки собрал, тихо подвывая, попытался их проглотить, сразу выплюнул…
Фотографии – письма слепых. И письма эти предназначены как раз нам: только с виду зрячим, а на самом деле слепым абсолютно. То есть получается: эти письма адресованы нам слепыми, а приходят – от них, от незрячих, но в слепоте своей полностью прозревших!
«Письма» эти говорят о невидимом, но желанном мире больше энциклопедий, футуристических прогнозов и многолетних планов правительства. Конечно, такие письма-фотографии могут создавать только настоящие слепые, которые не наживаются на своем несчастье. Настоящие слепые, они ведь только на вид туповаты. Просто они сосредоточены на своем внутреннем мире. А внутренний мир – он не требует бесконечных игрищ лица и жестов тела.