Офисные крысы

Мне конец… я покойник. Меня уволят. Он вернется в Нью-Йорк, расскажет все Регине и в отделе кадров, и меня вышвырнут за дверь. Они спросят меня: «Так где же ты на самом деле ходил в колледж?» — а мне будет нечего сказать в ответ… Я просто поднимусь и уйду. У меня перед глазами быстро проносятся варианты моего возможного трудоустройства: стол в приемной, копировальное бюро, зал кофейни, нечищеные бассейны. Места среды обитания, к которой я принадлежу.

— Ну, тогда ты все знаешь. Подумаешь.

— Когда я увидел эту твою мать…

Он замолкает, понимая, что оскорбление моей матери ему достоинства не прибавит, к тому же в этом нет нужды — она идет в комплекте с оскорблениями, как игрушки с батарейками.

— Давай меняться, — говорит он. — Ты отдаешь мне кассету, и тогда никто никогда не узнает о твоих университетах.

— Я не пойду на эту сделку.

Впереди нас на суматошной Оксфорд-стрит выстроились нескладные двухэтажные красные автобусы.

— Мне она кажется вполне приемлемой, — говорит он.

Конечно, она кажется ему приемлемой: если я отдам ему пленку, то у меня на него больше ничего не останется, но информация обо мне у него все равно сохранится. Так что я спасен: чистка затянутых тиной бассейнов и снятие ксерокопий сценария какого-нибудь идиота откладываются благодаря кассете, которой вовсе не существует.

— Даже не мечтай. Если я когда-нибудь и отдам тебе эту кассету, то сперва сделаю двадцать копий.

— Ты сделал умный ход, Пост, выбрав Ливерпуль.

— Благодарю.

— И Робертсон Джеймс Пост?

— А ты как думаешь?

— Нет такого зверя?

— Возможно, нет.

Мы стоим на загруженном перекрестке, где Черринг-Кросс-Роуд становится Тоттенхэм-Корт-Роудом, а Оксфорд-стрит переходит в Нью-Оксфорд-стрит. Здесь беспокойно и шумно: такси и автобусы, автомобили и пешеходы снуют во всех направлениях, машины поворачивают, не снижая скорости, а люди двигаются и останавливаются рывками, как в водовороте.

— Пойду-ка я, наверное, в Британский музей, — говорит он громко сам себе.

Справа от нас, в нескольких метрах, как раз над головой Марка Ларкина виднеется надпись «ВИКТОРИ», сделанная жемчужно-белым цветом. Выглянувшее солнце золотит волосы Марка и щекочет мне нос. Маленький уличный указатель направляет к Блумсбери и Британскому музею.

— Мне бы тоже хотелось туда пойти, — говорю я и схожу с тротуара на проезжую часть.

Теперь я вижу, что «ВИКТОРИ» оказывается на самом деле «ВИКТОРИЕЙ». Эта надпись сделана на маршрутном автобусе с номером «8», который быстро приближается прямо к нам.

— Пойдем туда вместе, — предлагаю я Марку, который осторожно делает шаг с тротуара. — Да, между прочим, а что это за клуб, куда ты вхож? — спрашиваю я, не дождавшись ответа на свое предложение.

Он смотрит не на меня, а прямо перед собой и начинает произносить, возможно, свои последние слова на земле:

— Ну, так уж вышло, что я принадлежу…

Я запрыгиваю назад на тротуар и кричу:

— БЕРЕГИСЬ!!!

Он делает то, что я и предполагал: смотрит не в ту сторону, куда поворачивают голову при переходе практически в любом другом месте цивилизованного мира. Марк Ларкин смотрит влево, но автобус приближается к нему справа, и из-за яркого солнца водитель автобуса не видит его. И в тот момент, когда двухэтажный автобус чуть было не сбивает его, он поворачивается в другую сторону… и делает шаг назад, на тротуар, но автобус все-таки задевает его и опрокидывает. Он шлепается задницей на асфальт, придавив мне ноги.

Он цел. Но если бы он стоял на сантиметр дальше или повернулся на десятую долю секунды позже, то превратился бы в толченый картофель, политый кетчупом.

С десяток человек обступают его, все еще сидящего на тротуаре с ярко-красным лицом, напуганного и потрясенного. Двое мужчин помогают ему подняться и спрашивают, все ли у него в порядке. Он отряхивает костюм и даже не благодарит их за помощь.

Он вытирает лоб, покрытый испариной, и смотрит на меня. Я тоже смотрю на него: ничего не говорю, ничего не делаю, никак ему не помогаю.

В его глазах читается жуткий вопрос.

Он спрашивает себя, не пытался ли я только что убить его? И он не знает, что ответом на этот вопрос является «да».

* * *