Офисные крысы

Где-то посреди нашего разговора я чуть было не рассказал про ее отца и Марджори Миллет. Эта гадость восстала внутри меня, словно пережеванные кусочки стейка и картошки, перемешанные с желудочным соком, поднялись в рот обратно из желудка. Мне удалось усилием воли сдержать спазм, и все уползло обратно в положенное место. Я просто хотел показать ей, что мир не идеален, что в нем происходят ужасные вещи, разрывающие сердце, и тем тяжелее человеку, который никогда — даже в самую тягостную бессонную ночь — не сможет представить, что они происходят на самом деле. Я решил, что этот пример докажет Айви мою правоту.

Но я оставил скандальную новость при себе и подумал: «Господи, да я, черт возьми, отличный парень, раз не сделал этого».

* * *

Лесли пока еще не переехала в свой личный кабинет.

Через несколько дней после того, как она велела мне убираться, я прохожу мимо ее стола и слышу знакомый звук ударной волны, исходящей из ее рта, когда она подносит к нему телефонную трубку: два-три слова, выплевываемые низким стремительным потоком. Что это за слова, я не в силах разобрать, да в этом и нет нужды. Возможно, она бросает: «Ты — дерьмо!», или «Ты — дурак!», или «Черта лысого!». Но совершенно очевидно, что она ругается с Колином через океан. Они снова вместе.

* * *

Лиз собрала свои вещи в кабинете и сложила все в картонные коробки, включая фотографию своего мужа (которую она никогда не снимала со стены). Туда же отправились безделушки и сувениры, небольшие черно-белые фотографии Фрэнка Синатры, Дина Мартина, Джеймса Дина и бейсбольная карточка Дерека Джетера.

У нее нет планов. Она просто собирается расслабиться.

— Лиззи, ты знаешь, что мы все любим тебя, — начинает прощальную речь Бетси Батлер на собрании в большом конференц-зале.

— Тогда почему у меня такая говенная отходная, а не большой торжественный обед? — спрашивает Лиз с натужным вздохом.

Все поражены. Бетси с запинкой произносит еще несколько слов и подводит итог:

— Мы все любим тебя, и поэтому нам очень-очень жалко, что ты уходишь.

— У Джеки Вутен были большие проводы в «Каспере», у Марджори было торжественное чествование во «Флориане», а мне поют на прощание йодль в конференц-зале; как говорится, спасибо и на этом.

— Лиз, пожалуйста. Не стоит омрачать прощальный вечер? — встревает Джеки.

— Я не хочу никакого подарка, — продолжает Лиз, собрав в кулак все свое мужество и приглушив ярость. — Если вы уже купили мне что-то, я просто не приму. Дело в том, что меня на самом деле не волнует размах этого «мероприятия». Не волнует! Потому что вам все равно. Когда пустят конверт по кругу, можете туда смело плевать. Мне начхать на ваш торт.

Как в кино, все медленно поднимают взор на скромный тортик в центре стола, затем снова упираются взглядом в пол.

— Мне жаль, — говорит Лиз слегка дрожащим голосом. — Мне жаль. В этом гадюшнике немыслимо проводить по восемь часов в день неделя за неделей. Любому, кто задерживается здесь больше чем на месяц, нужно проходить медицинское обследование.

Она еще не верит тому, что сумела все это высказать, и удивляется своей смелости.

— Вы все очень-очень жалкие люди, — говорит она напоследок, затем разворачивается и уходит.

Завтра Лиз уезжает в Калифорнию на неделю. Она хочет провести несколько дней с родителями, которые лишь недавно узнали о том, что она рассталась с мужем.

Она, Вилли, Олли и я встречаемся в баре «Трибека», что недалеко от реки Гудзон, около десяти вечера. Мы сидим вокруг ветхого стола, и с моего места хорошо виден таксофон, висящий на стене. У меня в кармане позвякивают несколько четвертаков… но кому звонить? Айви? Лесли? Марджори? Никто из них нисколько не заинтересован во мне. Возможно, я позвоню всем трем, чтобы нарваться сразу на три отказа.

Вилли говорит больше всех, но я не воспринимаю ни слова… это какой-то бред сумасшедшего, писк пленки при перемотке вперед. Олли смотрит на Лиз и помалкивает. Мне жаль его… Я думаю, что Лиз потеряла интерес к нему, и он страдает. Возможно, до него начало доходить, что он стал не причиной крушения ее брака, а лишь симптомом.

Я говорю Лиз, что она совершила достойный уважения поступок, отчитав нас всех, но она меня не слушает, а только яростно жует жвачку да надувает пузыри, которые лопаются с громким хлопком.

Речь Вилли заканчивается тирадой против правительства.

— Поможешь поймать такси? — спрашивает меня Лиз.

Мы с ней вдвоем выходим на улицу. Наступила прохладная июньская ночь, с реки раздаются шорохи, тянет морем и гнилью.

— Хорошо будешь себя вести без меня? — говорит она.

— Конечно. Почему ты спрашиваешь?

Такси проезжает мимо, но никто из нас не делает попытки остановить его.

— Не знаю. Я волнуюсь за тебя.

— За меня волнуется моя мама. Не трать зря свое время.

— Мне кажется, что я мазохистка и буду скучать по работе.

Я полностью ее понимаю и, чтобы показать это, говорю что-то о «Записках из подземелья» и зубной боли.

— Знаешь, я буду скучать по тебе, — говорит она.

— Ох, это скоро пройдет.

— Да. Наверное.

За рекой облако цепляется за дымовую трубу заброшенной фабрики.