Офицер Красной Армии

Наконец самолёт после жуткой тряски оторвался от поверхности поля и громко ревя моторами пошёл на взлёт. Я не смотрел в иллюминатор, всё равно там темно, стояла безлунная ночь. Разве что грузовики, что освещали поле, давали свет, но сейчас они должны были, собравшись в колонну, совершить тридцатикилометровый марш к основному месту сосредоточения мангруппы. Командовал группой старший лейтенант Свиридов, Маргелов и Малкин находились на месте основного лагеря и не сопровождали нас.

Спать не хотелось, я успел вздремнуть пару часов, пока мы ехали к этому полю, где ожидалась посадка транспортников, мне хватило. Потом они прилетели. Опознались, и мы включили иллюминацию, потом приём миномётов, миномётчиков, погрузка-разгрузка, и вот он, взлёт. Даже рассказать особо нечего, буднично всё как-то было.

К моему удивлению, но линию фронта перелетели мы абсолютно благополучно, совершили посадку на одном из прифронтовых аэродромов, где у нас сняли всех раненых, отправив их в госпиталь, дальше мы после дозаправки летели двумя самолётами в сопровождении звена истребителей.

Когда рассвело, мы как раз были на подлёте к Москве, но столицу, к сожалению, рассмотреть в иллюминатор я не смог, транспортники, сбрасывая скорость ещё на полёте к аэродрому, стали снижаться, сразу же заходя на посадку. Видимо, лётчики местный аэродром знали хорошо, сели как по писаному.

Когда оба транспортника замерли в конце взлётной полосы, подъехало две машины с сотрудниками госбезопасности, поэтому следующая ситуация несколько рассмешила всех присутствующих, кроме оберста, естественно. Дело в том, что сначала самолёт покинул Омельченко, зацепившись языком с командиром прибывших, потом освобождённые нами из гестапо и комендатуры сотрудники разведки, следом я. Возмущённый оберст, которого сразу приняли бойцы госбезопасности и начали грузить в машину, что-то вякнул, когда появился я с рукой на перевязи и в форме офицера Вермахта. Меня тоже чуть не взяли под ручки, когда заржавший Омельченко сообщил, что я свой, разведчик. Бойцы отступили.

Дело было в том, что вовремя боёв в Киеве одна гадская бронебойная пуля, пробив кузов нашего бронетранспортёра, деформировалась и влетела в один из моих сидоров, где лежала форма командира. Вот пуля и привела её в полную негодность. Другого комплекта не было, да и по размеру подобрать не смогли, вот и пришлось лететь в немецкой, тем более она оказалась очень неплохо подогнана мне по фигуре. А нормальной одеждой меня должны были снабдить в Москве. Не формой, а именно гражданским костюмом. Как это ни забавно, я бы назвал это казусом, но присягу я не давал и моё звание майора было чисто номинальным, тем более особо оно мне и не нужно было. Но это было моё мнение, как думают местные власти, я не знал. Правда, если судить по тому, что я представлен ко второй Звезде Героя, похоже, считают своим.

– Всё нормально, нас уже ждут, но вечером, – сказал подошедший Омельченко, Борисов сопел за спиной, пристально отслеживая всех, кто находился рядом. – Сейчас в госпиталь, пусть осмотрят твою руку… О, разведка появилась. Они нас позже ждали.

По полю к нам действительно двигались два грузовика и легковушка. Самолёты, в которых остались только папки с архивом, под охраной бойцов госбезопасности продолжали стоять на краю лётного поля. У них остались только мы, остальных уже погрузили в подъехавшие машины и отправили к зданию аэродрома. В данный момент у одного из «ЗИСов» урчала мотором наша «эмка».

Представители контрразведки быстро оформили передачу архива в их руки, после чего принялись за погрузку, а мы втроём сели в легковушку и поехали к выезду с аэродрома.

Госпиталь оказался не так далеко, как я думал, всего в десяти километрах от аэродрома. Там с меня сняли повязку, рвали по живому, долго чистили, извлекли мелкий обломок от автомата, после чего наложили новую повязку. Всё время экзекуции я просидел со стиснутыми челюстями. Было больно, но в принципе терпимо.

Борисов ждал меня у «эмки» Омельченко не было. Когда меня увели в перевязочную, водитель отвёз его в управление, а потом вернулся за нами.

– Сейчас в гостиницу, товарищ майор. Устроимся, потом в ателье, там уже ждут. Как вы и просили, вам подгонят костюм и доставят потом его в номер.

– Хорошо, поехали.

Время было девять часов утра, двенадцатого мая. Сегодня был вторник, рабочий день, но народу на улицах Москвы хватало. Наблюдая в окошко за жизнью столицы, я вдруг заметил, как тучная женщина в форменном переднике устанавливает тележку с мороженым.

– Притормози, мороженого несколько лет не ел, – попросил я водителя.

Тот аккуратно припарковался в паре метров от продавщицы. Было забавно наблюдать за её лицом, когда из машины вылез крепкий такой немецкий офицер с рукой на перевязи.

– Мать, почём у тебя мороженое? – спросил я подходя.

– Пломбир двадцать копеек, сливочное по двенадцать, – пролепетала та.

– Сержант, тебе сколько брать? – повернулся я к Борисову.

Тот был в советской форме, только без знаков различия, и отчуждения, как я, на улице не вызвал. Костюм он ещё при посадке снял.