Офицерская баллада

Старец, как обычно, сидел перед низким столиком и мелкими точными мазками кисточки покрывал шелковый свиток причудливыми буквами. Поднял взгляд, кивнул вошедшему. Спросил:

– Ну, как там?

Темник зло подумал: «Все пишет, пишет… Чего пишет? Зачем?». Сам он писать не умел. Ответил:

– Ты про что? Крепость держится. Чего они там жрут, интересно? Полгода без подвоза. Лошадей давно съели… Не иначе сказками питаются. Или собственными трупами, собаки тангутские.

Старец отложил кисточку, аккуратно закрыл бронзовую чернильницу. Внимательно посмотрел на военачальника. Строго сказал:

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. О чем говорят воины? Кто-нибудь догадался?

Темник помрачнел. Сел напротив старца, подогнув ноги в пыльных сапогах. Покачал бритой головой:

– Нет. Все думают, что Великий Хан просто болен и не в настроении, поэтому не выходит из шатра.

– Это хорошо, – старец довольно зажмурился, – это очень хорошо. Уже неделя прошла, как Темучин покинул нас ради охоты на Небесах, а никто не догадался. Так мы и тайно похороним его согласно завету, и спокойно успеем собрать курултай, чтобы выбрать нового властителя. И не допустим смуты в Империи.

Темник тихо проговорил:

– Я все не могу поверить, что его больше нет. Что теперь будет со всеми нами? И зачем ты приказал отправить вместе с его телом Орхонский Меч? Как будем покорять тангутов?

Старец проворчал:

– Орхонский Меч! Зачем теперь вам Меч? Воин побеждает в бою, но удержать униженного врага в подчинении и создать государство может только Вождь! Чингисхан оставил нам огромную страну, покрывшую своим шатром полмира. Вот и обживайтесь, вводите мудрые законы, берегите свой народ… Счастливый и свободный народ непобедим безо всякого меча.

* * *

Уставшие быки роняли в пыль серую пену. Пронзительно скрипели, будто рыдая, деревянные колеса повозок. Лохматые низкорослые кони отсчитывали шаги, звякая в такт сбруей, и в такт качались в седлах дремлющие всадники…

Уже неделю караван шел навстречу полуденному солнцу. Шел, избегая торных дорог и кочевий. И горе было тому, кто встречался по пути, – мрачные багатуры убивали случайного свидетеля, не объясняя причин и не слушая просьб о пощаде.

Там, где начинается безлюдная пустыня, тысячи рабов выроют гигантскую могилу. Вместе с телом Великого Хана опустят под землю сундуки с драгоценными камнями из Индии, оружие из дамасской стали и китайские серебряные безделушки, и сто возов золота в монетах, слитках и украшениях… В тяжелом футляре из бесценного палисандра – древний клинок из белого Небесного железа, приносящий своему владельцу победу в любой битве. Орхонский Меч.

Рабов убьют. Потом отборные багатуры убьют всех воинов из охраны каравана. Прогонят тысячные стада над могилой, чтобы и следа не осталось. А на обратном пути, торопясь доложить о выполненном приказе в ставку у тангутской осажденной столицы, верные багатуры умрут от неизвестной болезни – все до одного.

Восемьсот лет будут искать могилу Чингисхана: на берегах Онона и в горах Хингана, в запретных холмах Бурхана и в Маньчжурии…

И даже легкомысленный ветер Гоби забудет ее настоящее место.

Глава шестая Цвет измены

Давно уже канула в небытие великая советско-китайская дружба, и не пели на улицах «Слышен на Волге голос Янцзы, видят китайцы сиянье Кремля…». Но поезд «Пекин – Москва» все раз в неделю, по понедельникам, покидал центральный вокзал китайской столицы и отправлялся на север. Состав из десяти мягких пульманов с роскошной отделкой. Ресторан, где повара-виртуозы, поголовно – члены Коммунистической партии Китая, способные и утку по-пекински, и фуа-гра соорудить с одинаковым искусством.

На станции Сумбэр особенный эшелон стоял целый час. Из вагонов высыпали красавцы-проводники в шинелях генеральского сукна и белых перчатках, бросались надраивать и так сияющие ручки и стекла.

Пассажиры – сплошь функционеры в костюмах одинакового покроя, с тяжелой печатью ответственности на озабоченных лицах. Но в последнее время все больше становилось туристов со всего света: моду набирал недельный трип через Сибирь в перестроечную Москву.

И для советских, и для монголов этот эшелон – еженедельная головная боль. Заранее совместные патрули зачищали станцию от усталых командировочных солдатиков в потрепанных бушлатах, лихих дембелей и перепуганных аратов. Сами прятались за угол и лупили глаза на раскованных иностранцев – гладких, сытых, самоуверенных. Гости громко разговаривали, бродили по станции, снимали фотоаппаратами и дорогущими ручными кинокамерами все подряд, всякую ерунду – от железнодорожного расписания до пылящего далеко в степи на низкорослом коне пастуха. Некоторые забредали в вокзальный ресторан, по такому случаю вылизанный до блеска. На входе вывешивалась табличка на всех языках: закрыто на обслуживание заграничных пассажиров.