Офицерская честь

В первой же битве войска папы были разбиты, и они бежали так быстро, что Жюно, преследуя их, два часа не мог догнать. Сколько денег, другого богатства потекло во Францию! Бонапарт был неумолим, накладывая контрибуции.

Наконец, после Леобенского перемирия Бонапарт заключил Кампо-Формийский мир. Почему опять Бонапарт, а не Директория? И почему она ему это позволяла? Дело было в Бонапарте и его победах. Потому что прекрасно вооруженная и накормленная армия под руководством генерала Моро, хваленого, гордого, имеющего богатый опыт, на которого была сделана главная ставка, под руководством которого готовы были служить Ожеро, Массена и многие другие генералы, несколько раз была бита австрийцами! И только блестящие победы (шесть дней — шесть побед) этого худенького, невзрачного, молоденького генерала спасли гордеца Моро от окончательного уничтожения, а Францию от унижения. И эта армия все требовала и требовала денег. А Бонапарт со своими оборванцами их давал, и довольно много. Кроме того, он в очередной раз спас Республику. Его солдаты в Триесте захватили в плен графа д’Антрэга. А при нем были бумаги, в которых говорилось об измене генерала Пошегрю, его тайных переговорах с принцем Конде, Фош-Борелем и другими. Но в одной из бумаг было сказано, что представитель роялистов Монгайар встречался и с Бонапартом. Правда, там не было сказано, что им обещал Бонапарт и обещал ли, но он посчитал это ненужным для Директории фактом. Приказал доставить к нему этого графа и заставил его переписать документ, выбросив его имя.

Баррас, получив тогда эти документы и встретив Ожеро с его армией, которую Бонапарт прислал ему на помощь, в 3 часа ночи 18 фрюктидора (4 сентября 1797 года) приказал схватить всех предателей. Директория победила. Бонапарт прислал поздравление.

После всех этих побед Директория ласково, но настойчиво стала звать его в Париж, назначив его главнокомандующим армией, которая должна была действовать против Англии. Баррасу передали, что Бонапарт говорил в доверительной беседе: «Они завидуют мне, я это знаю, они курят фимиам под моим носом, но они меня не одурачат…». Разве за такие слова награждают?

И вот новое его триумфальное возвращение. Где он, там победы. Египет у ног Франции. Как можно его не отметить. Шарль был прав. Он все это узнал из газет. Да, он многое о нем знает, он не забыл 9-го термидора. Тонкий политик, он знал, что всякое может случиться. Надо еще раз все взвесить, во всем убедиться. Но как это сделать? На ум ему пришла одна идейка.

Баррас был напуган возвращением Наполеона. Хотел, с одной стороны, его как-то задобрить, а с другой… Он этого не скажет. Но без помощи, например, Сийеса…

— Карету! — приказал он и поехал к Сийесу. В душе Талейран презирал его, зная о том, как он, завоевав доверие, тотчас забыл о своих намерениях и стал верным слугой крупного капитала. Но сейчас Сийес был вторым человеком в Респубике и многое знал. О многом Талейран расспрашивать его не хотел. Ему хотелось знать только одно: как на все это смотрит сам Сийес. Может быть, намекнет о его разговоре (а он был, в это Шарль верил, что бы ни говорили) с Баррасом.

Тайлеран хорошо помнил некоторые заслуги Бонапарта, хотя бы то, как он с восьмитысячным отрядом разгромил тогда двадцатипятитысячную армию роялистов, расстреляв ее из пушек, и тем спас Республику. Сегодня Франция не в лучшем положении. В Италии полный военный крах, коррупция достигла невиданных масштабов, промышленность в застое. Вот-вот рабочие полки двинутся на Париж. Кто сейчас будет спасать Директорию?

Сийес принял общепризнанного лиса с распростертыми объятиями на пороге своего дома. Зная его изощренный ум, он уважал его и в то же время побаивался. Зачем иметь такого врага? Они прошли в кабинет. Это была большая светлая комната. Свет давали два больших окна с вычурными рамами. Боковые стены закрывали стеклянные шкафы, заполненные книгами. На тыльной стене висела карта Европы. Большая редкость. Около нее стоял резной круглый столик с двумя удобными креслами. Хозяин жестом показал на одно из них гостю, сам направился к письменному столу, извлек из тумбочки бутылку вина и бокалы. В качестве закуски были фрукты в тонкой хрустальной вазе, стоявшей на столике.

Он разлил вино и поднял свой бокал. Талейран взял свой и поднес его к носу. По запаху он определил, что это было одно из лучших бургундских вин. Сделав по несколько глотков, они отставили бокалы, и завязался разговор. Речь, конечно, зашла о положении Республики. Начал плакаться Сийес. Талейран его внимательно слушал, ни разу не перебив. Но когда он понял, что речь хозяина достигла апогея, вкрадчиво, как бы мимоходом, заметил:

— Вы правильно сделали, что вызвали Бонапарта.

Он явно прикинулся незнайкой.

Лицо Сийеса моментально стало каким-то каменным, и он глухим голосом промолвил:

— Кто сказал, что мы его вызвали?

— Извини, — выражение лица Талейрана изменилось. Если до этого оно выражало внимание, то сейчас его сменило безразличие. — Видимо, решил подлечиться, — бросил он и добавил: — Африка не каждому подходит.