Офицерский гамбит

– Мама, а ты сейчас веришь в Бога? – спросил Артеменко, делая акцент на слове «сейчас». Он знал, что в молодости и мать, и отец были убежденными атеистами или, по меньшей мере, считались таковыми. А теперь сам он как-то двойственно оценивал антирелигиозную деятельность КГБ. С одной стороны, Комитет боролся против манипуляции массами людей, которые в руках религиозных лидеров становятся податливыми и готовыми на все. Это он понимал разумом, отточенным в стенах академии Советской армии. Осознавал, как представитель спецслужб. Но наряду с этим иной, незнакомый ему голос твердил из глубин естества: ведь твой отец по сути просто боролся против чужого, чуждого Бога!

Когда он задал вопрос, мать вздрогнула. Но быстро нашлась с ответом. Алексей Сергеевич почему-то подумал в этот момент, что жизнь с представителем спецслужб наложила на женщину пожизненный, неискоренимый даже годами отпечаток. И в этом они с Алей были удивительно, потрясающе похожи. Вот он, феномен образа жизни, приводящий к определенному стилю мышления и оценки происходящего.

– Знаешь, что говорил по этому поводу твой отец? Что Бога нет, он придуман, но сама идея Бога настолько укоренилась в мозгах, что стала материальной. И именно она позволяет манипулировать массами.

– И ты до сих пор придерживаешься позиции отца?

– Нет, – возразила мать твердо, и Алексей Сергеевич увидел, как эта твердость вмиг отразилась на ее облике: перед ним была не измочаленная жизнью старушка, а просто немолодая женщина, еще осанистая и горделивая, мыслящая и имеющая собственный взгляд на основные жизненные вопросы. – Я и раньше была иного мнения, просто зачем спорить с любимым человеком, которому и так тяжело… Я верю в высший разум, в космический принцип, где всем воздается по заслугам, согласно содеянному добру или злу. Бог – это та мораль, совесть, которая существует внутри нас.

– Стало быть, и отец получил свою смерть по закону справедливости? – Сын отдавал себе отчет, что этот вопрос был жестоким для матери, но крайне необходимым для него самого, чтобы раз и навсегда разобраться в том, что не раз мучительной болью отдавалось в сердце при мысли об отце.

Дыхание матери участилось, руки, в которых она держала полотенце-салфетку, задрожали, выцветшие глаза снова увлажнились.

– Да, – прошептала она приглушенным, едва слышным голосом, – он пошел против своей природы, против течения, задушил то зерно созидательного счастья, которое ему было дано при рождении. Об этом он и переживал, об этом жалел тайно, а если бы был черствый и бездушный, то, может быть, жил бы и поныне. Но он был слишком совестливый, он не мог простить себе…

– Но ведь ты ж сама сказала, что теперь с каждым годом усмирить хасидов становится все труднее. И может, настанет день, когда они тут вообще установят свои порядки, а мы, исконные жители этой земли, будем чувствовать себя не хозяевами, а гостями…

– У каждого свой Бог, сынок. Посмотри, сколько у нас религиозных течений – баптисты, адвентисты, пятидесятники, Церковь Христа, Церковь Возрождения, Свидетели Иеговы и так далее, не перечесть. Их можно сектами называть, давить и душить. Но можно мириться и жить в согласии. Если человек научится чтить чужого Бога, станет терпимее к ближнему, то все проблемы уйдут. Если нет, будет продолжение эпохи войн.

– А как же отец, разве он так думал?

– В том-то и дело, что думал. Но покорялся воле приказа, сцепив зубы, выполнял распоряжения высокого начальства. За то и сгинул…