Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания

Вся вина офицера заключалась только в том, что он защищал Отечество, пытался довести войну до победы, носил офицерскую форму, да в том, что законом был назвал словом «начальник». «Он все это себе мог „объяснить“, мог объяснить даже изуверство толпы, в которую превратилась армия и, в частности, его рота, но ом не мог не быть оскорбленным. Ведь его выставляли преступником, кровопийцей; его называли наемным убийцей… За что? Только за то. что в кровавой борьбе с внешним врагом он не забыл своего долга перед Родиной, за то, что верен был дисциплине». Горечь вопиющей несправедливости усиливалась «призывом» в новую армию, где бывшего офицера стали именовать специалистом и где «службу он должен был нести как повинность».[546]

Но и в оскорбленном состоянии бывшие офицеры продолжали работать на пользу Родины, создавать теорию будущих войн, военного дела. Благодаря их офицерским усилиям Советский Союз к 1930 году имел современные вооруженные силы, мощь которых признавалась всеми вероятными противниками. Но действовать, даже в это относительно благоприятное время, приходилось в сложнейших психологических условиях, под огнем постоянной критики и шельмования. К примеру, каждая книга и статья А. Свечина, в конце XX века объявленного классиком и одним из ста выдающихся военных деятелей мира, в то время подвергались непрестанным нападкам. Самого автора (генерал-майора, комбрига) непотребно обзывали «контрреволюционером», «предателем», «сознательным вредителем», «реакционным профессором», «апологетом царской армии», «метафизиком» и т. д. Во время первого ареста, в 1931 году, его «научное дело» подвергли разбору на специальном заседании Секции по изучению проблем войны Ленинградского отделения Коммунистической партии. Стенограмма заседания была издана тиражом 10 тысяч экземпляров под названием «Против реакционных теорий на военно-научном фронте. Критика стратегических и военно-исторических взглядов проф. Свечина».[547]

«Пораженческие теории» были «изобличены», большевистская партийность на всех участках военной науки восторжествовала. В 1932 году можно было уже отрапортовать: «Марксистско-ленинский научный фронт имеет за истекший период немалые достижения. Достаточно указать на тот факт, что за последние годы вскрыты и в основном разоблачены контрреволюционные буржуазные теории в вопросах войны и военного дела Свечина, Верховского, Какурина, Н. Морозова, теоретическая система контрреволюционного троцкизма, рязановщина, как разновидность социал-фашистского 11-го Интернационала на военно-теоретическом фронте, меньшевистский идеализм в этой области в лице горевщины и т. д.».[548]

В 1937–1938 гг. абсолютное большинство «военных специалистов», а заодно с ними и многие командиры новой генерации были объявлены «врагами народа», участниками «белогвардейских» и «антисоветских военно-фашистских» мифических заговоров, «шпионами» и т. д. Тысячи из них погибли в сталинских застенках и лагерях. В 1939 году на XVIII съезде ВКПб констатировалось: «Враг разгромлен и уничтожен», «подлый заговор кучки шпионов никогда не повторится в Рабоче-Крестьянской Красной Армии» (Мехлис), «враги народа были вовремя разгромлены», «уничтожили кучку всякой дряни — Тухачевских, гамарников, уборевичей и им подобную сволочь» (Штерн).[549]

Можно, конечно, было гордиться тем, что к марту 1939 года в стране насчитывалось 63 сухопутных училища, 32 специальные летные и летно-технические школы, 14 военных академий, 6 военных факультетов при гражданских вузах, но творческий дух был угашен, преемственность прервана, многовековая офицерская школа и профессионализм в значительной степени утрачены, что сразу же негативным образом сказалось уже на ближайшей Советско-финской войне 1939–1940 гг. Заклеймив шпионами, предателями и изменниками интеллектуальные военные кадры, срочно пришлось призывать и обязывать сохранившийся командный состав «глубоко» изучать иностранные языки, опыт современных войн, военную историю, устраивать диспуты, развивать творческую военную мысль: «Командир Красной армии должен жить и работать в атмосфере кипучего развития творческой военной мысли… Отсталых бьют!»[550] После расправ с мыслящими офицерами, в атмосфере тотального страха призыв этот звучал поистине иезуитски.