Офицеры

Совет был хорош, но увольнения выпадали ред­ко. Вначале не хватало ни свободного времени, ни сил, чтобы тосковать по прежней вольной жизни, а потом — и Гайдамак, и Осоргин, каждый по-своему, вдруг стали ощущать, что прежний мир отдаляется от них, становится похожим на пустынный мираж. Или, может быть, это они сами постепенно отчуж­дались от обычной жизни за пределами «Пансиона­та», сузив размеры личной вселенной до территории учебного комплекса.

Очередное увольнение Сашка Гайдамак решил использовать для того, чтобы помочь матери, заняв­шись запущенным хозяйством. Ей выписали в лесо­парковом хозяйстве машину дров. Здоровенную кучу березовых чурбаков свалили на заднем дворе. Саш­ка брал их из этой кучи и в три-четыре удара топо­ром раскалывал на поленья, а мать складывала их в поленницу. За сеткой суетились рыжие куры. Поса­женный на цепь лохматый пес ловил от скуки блох. И вдруг из-за забора, с соседнего двора раздался пронзительный женский крик:

— Ах ты сволочь проклятая!.. Чтоб ты сдох нако­нец, пьянь проклятая!.. Сгорел бы уже совсем от сво­ей водки!..

Сашка напрягся. Кричала Нинка, его первая лю­бовь еще со школьной скамьи. Крик Нинки пере­шел в визг:

— А-а-а!.. Помогите!.. Убивают!.. Гайдамак всадил топор в колоду.

— Сашка! Сашка, не вмешивайся! — пыталась остановить его мать.

Но Гайдамак уже перемахнул через забор. Пес рванулся за ним, но цепь отбросила его назад, и он зашелся лаем, добавляя шума в скандал.

Гайдамак ввалился в заросли крапивы и одичав­шей смородины по другую сторону забора. Выбира­ясь из кустов, он увидел Нинку, которая гнала по дво­ру Каляя, охаживая его граблями. Нинка орала, Ка­ля и молча терпел удары. На беду свою он споткнулся, упал, и Нинкины грабли настигли его. Каляй втя­нул голову в плечи и закрылся руками.

— Нинка, Нинка, не надо... Хребтину ведь по­ломаешь... — жалобно подвывал пьянчуга.

Нинка замахнулась в очередной раз, но Сашка успел перехватить грабли. Нинка яростно смотрела парню в глаза из-под растрепанных русых прядей и молча дергала из его рук грабли. Каляй, сидя на зем­ле, снизу вверх наблюдал за их молчаливой борьбой, как за схваткой богов. Нинка наконец отпустила грабли.

— А ты чего в чужой двор лезешь? Тебе чего здесь надо?

Сашка на всякий случай отбросил грабли по­дальше.

— Сама же орала «помогите».

— Не нужна мне теперь твоя помощь, Саша. Из-за тебя у меня такая жизнь. С шестнадцати лет ты мне мозги канифолил. Со зла на тебя за него замуж выскочила.

— Я виноват, что ты меня не дождалась?

— Тебя дождешься. Ты и сейчас неизвестно где шатаешься.

Гайдамак посмотрел в ответ серьезно и упрямо.

— Прости, — повернулся и пошел к калитке. Он спиной чувствовал, что Нинка смотрит ему вслед с той ненавистью, в которую от обиды превращается любовь.

— Нина, ну не смотри ты на него так, — заску­лил Каляй. — Ты же у меня единственная, росиноч­ка моя, зорька ясная. Я же люблю тебя.

Осоргин провел субботний вечер на вечеринке, устроенной Артуром по случаю отъезда в Нью-Йорк, где ему предстояло влиться в ряды сотрудников со­ветского представительства в ООН. Гуляли в ресто­ране в Архангельском. Артур был с женой. За год, прошедший после окончания института, он расстал­ся со своей прежней подружкой и женился на доче­ри сослуживца отца — сотрудника МИДа. Егор при­ехал на вечеринку с Лерой.

Из Архангельского он повез ее к себе на Ломо­носовский проспект. Машина въехала во двор огромного жилого дома в сталинско-имперском стиле. Егор аккуратно извлек Леру из машины. Она была пьяна, но не столько от вина, сколько от близости Егора, от радостного предвкушения огня, который обещала ей ночь с ним. Виделись они теперь редко, но от этого влечение друг к другу стало еще более острым и жадным.

Целоваться они начали еще в лифте, а когда ка­бина остановилась, выскочили на лестничную пло­щадку растрепанные, пьяные от желания. Не выпус­кая Леру из объятий, Егор открыл дверь. Едва пере­ступив порог, они дали волю обуревавшим их чувствам. Лера, прижавшись к Егору всем телом, за­кинула ему на шею красивые смелые руки. Целуя ее, Егор вдруг почувствовал, как она дернулась и руки, обещавшие столько сладких минут, соскользнули с шеи и уперлись в грудь, отталкивая его. Он с удив­лением и неудовольствием оторвался от ее губ, что­бы посмотреть ей в лицо, но тут увидел в зеркале за спиной Леры отца. Генерал Осоргин стоял на пороге своей комнаты.

— Здравствуйте, Алексей Федорович, — пробор­мотала Лера.

— Здравствуйте.

Осоргин с иронией наблюдал, как удивление сменяется на лице сына раздражением и разочарова­нием.

— Папа? Я думал, ты на даче.

— Я приехал повидаться с тобой. Иван Георгие­вич сказал, что ты получил увольнительную.

— Я сейчас провожу Леру.

— Предложи девушке хотя бы чаю.

— Что? — не понял Егор.

— Я говорю, чаю барышне предложи. Егор зло усмехнулся:

— Не стоит. Уже поздно.

Лера первой выскочила за дверь. Егор догнал ее уже у лифта. Он попытался обнять девушку, но она оттолкнула его.

— Не сердись. Я не знал, что старик примчится с дачи. — Егор поймал руку Леры и потянул девушку за собой вверх по лестнице. — Идем.

— Куда?