Офицеры и джентльмены

– О черт. Гай! Ты стараешься избежать моих «видов» на тебя. Вы – вымирающий род. Даже сын Анджелы, и тот, как мне сказали, намерен стать монахом. Почему вы, Краучбеки, так мало…? – Она снова употребила нецензурное по тем временам слово, вовсе не желая при этом обидеть Гая.

– О других я сказать ничего не могу. А что касается меня, то у меня эта функция организма ассоциируется с любовью. А я уже больше не люблю.

– Даже и меня?

– Даже и тебя, Вирджиния. Тебе пора бы понять это.

– Понять это довольно трудно, если совсем недавно меня добивалось столько людей. А что ты скажешь о себе, Гай, в тот вечер в «Клэридже», помнишь?

– Это была не любовь, – ответил он. – Хочешь верь, хочешь нет, это была просто выходка алебардиста.

– Да. Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду.

Вирджиния сидела около кровати Гая, лицом к нему. Между ними лежал плетеный настольный поднос, на котором они играли в пикет. Неожиданно она сунула свою нежную, ласковую, ищущую руку под одеяло. Гай инстинктивно отстранился. Боль в ноге от этого резкого движения вызвала на его лице неодобрительную гримасу.

– Нет, – сказала Вирджиния, – ты не хочешь.

– Извини.

– Женщине не очень-то приятно, когда на нее бросают такой злой взгляд.

– Это из-за колена. Я же извинился.

Гай действительно очень сожалел, что обидел женщину, которую когда-то так любил.

Но Вирджиния поддавалась обидам не так-то легко. Неудачи нескольких последних лет вовсе не означали потерю всех ее шансов на успех в будущем. В то время в Англии почти все женщины надеялись, что настанет мир и все нормализуется. Для миссис Скроуп-Уелд в Стаффордшире нормализация означала, что муж вернется, что дом снова будет весь в их распоряжении и что она наверняка будет пользоваться теми элементарными удобствами, к которым так привыкла: никакой роскоши, полные кладовая и подвал, горничная (но такая, чтобы убирала спальню и чтобы шила и штопала на всю семью), дворецкий, лакей (но такой, чтобы колол и приносил дрова для камина), надежная, имеющая хотя бы элементарную кулинарную подготовку кухарка, которая могла бы выполнять простые работы на кухне, умеющие держаться в тени уборщицы для наведения порядка в комнатах, один человек на конюшне, два в саду. Вернется ли когда-нибудь все это? Для Вирджинии же нормализация означала силу ее чар и удовольствия – удовольствия в первую очередь, и не только для нее одной. Сила чар и искусство нравиться все еще являлись неотъемлемой частью ее натуры, они лишь временно бездействовали. Война, сосредоточение и передвижение миллионов людей, многим из которых иногда угрожала опасность и большинство из которых ничего не делали и были одиноки, опустошение, голод и разорение, разрушенные дома, уходящие на дно корабли, пытки и убийства военнопленных – все это было злонамеренным временным нарушением нормальной обстановки, в которой искусство нравиться позволяло Вирджинии оплачивать счета, носить новые наряды, ухаживать за своим лицом при помощи всевозможных дорогих кремов, путешествовать быстро, комфортабельно, с неизменным к себе вниманием туда и тогда, куда и когда ей хотелось, выбирать себе мужчину и наслаждаться с ним там и тогда, где и когда ей хотелось. Временное бездействие ее чар и искусства нравиться слишком затянулось. Так может настать и критический момент… Но пока…

– А что, собственно, сказал тебе Перегрин относительно моих видов на тебя?

– В подробности он не вдавался.

– А что, по-твоему, он хотел этим сказать? Что ты думаешь обо мне?

– Я думаю, что ты сейчас несчастлива и неустроена, что у тебя нет никого, в ком ты была бы особенно заинтересована, и что впервые в жизни ты опасаешься за свою будущность.

– И ничто из этого не касается тебя?

– Разница между нами заключается в том, что я думаю только о прошлом.

Вирджиния решила перейти к главному для себя вопросу.

– Но ведь у тебя сейчас тоже нет кого-нибудь, в ком ты был бы особенно заинтересован, так ведь?

– Да, это так.

– И ты очень доволен тем, что в последние несколько недель я бываю у тебя почти каждый день, правда? Скажи откровенно. И мы с тобой очень хорошо себя чувствуем вместе, как все равно Дарби и Джоун[96], правда?

– Да, мне очень приятно, что ты приходишь.

– И я все еще твоя жена. Ничто не может изменить этого?

– Ничто.

– И я, разумеется, не утверждаю категорически, что ты имеешь по отношению ко мне какие-то обязательства, – сказала Вирджиния примирительно.

– Нет, Вирджиния, не утверждаешь.

– А ты однажды счел, что я обязана по отношению к тебе. Помнишь тот вечер в «Клэридже»? Помнишь?

– Я уже объяснил тебе. Я находился тогда в отпуске, жил в казарме, на мне была новая форма, я начинал, так сказать, новую жизнь… Обстановка была военная…

– Хорошо. А разве не из-за этой же войны я сегодня здесь, с тобой, и разве не из-за нее я принесла тебе такой замечательный рождественский подарок?

– Да, но ты ведь не имела в виду ничего такого…

Вирджиния запела песенку их юношеских лет о маленькой сломанной куколке. Оба они неожиданно рассмеялись, и Гай сказал: