Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

– Все это интересно, что ты рассказал, – вдруг резко обратился ко мне Врангель, – но однобоко освещаешь обстановку – много о казаках и вскользь о добровольцах, между тем они стоят на правильном пути спасения России, а Краснов с казаками пошел на поклон немцам.

Упрек, в резкой форме брошенный мне, меня удивил. Я ответил, что меня никак нельзя обвинить в пренебрежении к Добровольческой армии, я одним из первых прибыл на зов Алексеева, и лишь случай меня, неказака, толкнул на работу против красных с казаками, где пришлось быть действующим лицом, ясно, что о казаках могу больше рассказать, чем о славном походе добровольцев на Кубань, о котором повторил лишь то, что передали мне участники его. Работа Добровольческой армии мне близка, и я, находясь и здесь, веду пропаганду – всем идти на помощь добровольцам. На днях здесь я встретил князя А.Н. Долгорукова (вероятно, и ты его видел), советовал ему ехать в Доброармию и звать с собою на жертвенную борьбу, а не сидеть здесь, ища тепленьких местечек, а нам, бывшим военным, слоняющимся здесь, – стыдно. Ты обвиняешь Краснова, но он же ведет тяжелую войну, неся немалые потери, против красных, а его поклон немцам, в котором ты бросаешь упрек, был неизбежен, т. к. вести борьбу без боевого снаряжения, с голыми руками, против вооруженного противника – нельзя. Поэтому сложившаяся, помимо Краснова, обстановка потребовала пытаться достать нужное оружие на Украине, правда оккупированной немцами, но где имеются бывшие русские склады. Попытка эта усилиями моей миссии удается, и в ближайшее время мы получим оружие и Краснов сможет поделиться с добровольцами.

К сожалению, все мои доводы не удовлетворяли Врангеля, и он продолжал находить новые возражения. Одно время я сам собирался бросить ему упрек, что стыдно так поздно добраться сюда, где сидеть под защитой своего бывшего командира полка Скоропадского, которого, как сам высказал со злобой, и видеть теперь не хочет. Но я сдержался, замолчал и перестал отвечать.

Через некоторое время Врангель вновь обратился ко мне, сказав, что на днях повидал офицера, приехавшего из Ростова, который рассказал ему о недружелюбном отношении Дона и Краснова к добровольцам, вследствие чего Добровольческая армия принуждена покинуть донские станицы, где отдыхала и пополнялась, и уходит на юг.

Подобная информация, на которую ссылается Врангель, мне показалась весьма странной, и, стараясь себя сдерживать, сам задал вопрос:

– Могу лишь удивляться, какое значение могут иметь подобные бродячие осведомители, не справившись об их личности, и тебе просто надо было задать этому офицеру вопрос – почему он сам, находясь близ расположения добровольцев, предпочел вместо похода с армией уехать сюда? Не дезертирство ли это? И что стоят информации этих типов.

Решение Добровольческой армии двигаться на юг, согласно полученным мною на днях сведениям, есть следствие бывшего совещания в станице Манычской 15(28) мая 1918 года вождей Добровольческой армии Алексеева и Деникина с Красновым; последний предлагал Доброармии двинуться на Царицын, для чего передавал в полное подчинение Деникину значительные силы казаков, а он сам продолжал бы вести борьбу на север и северо-восток области. Деникин находил нужным движение Доброармии на Кубань, для освобождения кубанских казаков и очистки тыла с юга. Таким образом, никто не принуждал уходить на юг, это было решение добровольческого командования.

Стратегическая задача, решавшаяся на манычском свидании, широко описана как участниками – Деникиным и Красновым, так и эмигрантскими и советскими писателями. Теперь, когда эти события составляют историческое прошлое, видно, что решение, принятое Деникиным, было ошибочным: мы на целый год завязли в районе Северного Кавказа и дали время на формирование Красной армии; мы потеряли Волжский фронт и с ним связь с уральскими и сибирскими очагами восстания и многое другое, что составляет предмет отдельного исследования.

Не знаю, убедил ли я Врангеля? Полагаю, что нет. Тут была предвзятость, с которой он обращался ко мне, она не давала ему спокойно и трезво вникнуть в мои объяснения. Мне трудно разгадать – откуда у него, старого приятеля, появилась злоба ко мне? Могу лишь предполагать, что тщеславие и желание всегда играть первую роль были причиной. Оно же, в более серьезном случае, видно в его отношениях с Деникиным. Несмотря на такое неприязненное чувство ко мне Врангеля, я должен признать в нем крупного и энергичного вождя Белого движения, которому история отдаст должное в его деятельности.

* * *

На следующий день я поехал проститься к Скоропадскому. Мы опять прогуливались по саду и высказывали добрые пожелания. Я напомнил ему наш первый разговор, во время которого я усомнился в его уверенности о немецкой победе. Он вновь подтвердил, что в этом у него нет никакого сомнения.