Офицеры российской гвардии в Белой борьбе. Том 8

Все дело заключалось вот в чем… Ушедшая для преследования обратившихся в бегство повстанцев Квашни часть нашего полуэскадрона, по-видимому, незадолго перед этим успела уже закончить свое дело и решила возвращаться в Фундуклеевку. Повернув обратно, наши гвардейцы-подрывники спокойно пошли в нужном направлении по окрестным полям и стали переваливать через хорошо видную со станции гору, возвышавшуюся на расстоянии 3—3,5 версты от Фундуклеевки.

При солнечном свете ясного сентябрьского дня группа двигавшихся по горе наших всадников с тачанками и пулеметами была принята командиром стоявшего у станции бронепоезда за… отступающих повстанцев, требовавших немедленной боевой репрессии. Не будучи знаком с обстановкой и не считая нужным кого-либо предупреждать о начале своих действий, командир бронепоезда решил немедленно же обстрелять повстанцев и дал залп из орудий… Дальнейшее уже известно…

Четырнадцать суток нашего последующего пребывания в Фундуклеевке были воистину кошмарными.

Бродившие вокруг станции разношерстные отряды повстанцев Квашни, Богдана и Коцура не успокаивались и то и дело выходили из окружавших Фундуклеевку перелесков, не давая нам ни минуты отдыха. Не могло быть уже и речи о том, чтобы отдыхать и спать хотя бы мало-мальски прилично, снимая с себя одежду и обувь. Ни разу не расседлывались и наши кони, у которых за это время остались только кожа и кости, вследствие постоянного недоедания и бесконечной гонки по окрестным деревням.

Все нападения повстанцев нами в результате успешно отбивались благодаря доблести чинов хлебниковского отряда и подрывников-пулеметчиков. Но, отбивая нападения, нашим добровольцам приходилось немедленно направляться в разные экспедиции, дабы отгонять противника как можно далее от излюбленной им станции.

Очистить же весь окружавший Фундуклеевку район от надоедливых и упорных врагов мы не имели сил, ибо все наше боевое ядро, составленное из хлебниковцев и конноподрывников, насчитывало в общей сложности человек двести. Поэтому мы вынуждены были все время быть начеку и, после ликвидации нападений, очень расчетливо дробить свои силы.

Направлявшаяся для преследования неприятеля или для какой-нибудь экспедиции часть нашего отряда должна была все время помнить о другой горсточке добровольцев, оставшихся на станции… И как только обстоятельства позволяли, преследователи прекращали погоню и во весь опор спешили обратно на Фундуклеевку, где их с нетерпением дожидался измученный отряд.

Каждому из познавших времена войны будет вполне понятно, во что постепенно превратились при таких обстоятельствах люди и лошади нашего маленького боевого стана…

Положение наше до крайности осложнялось еще и настроениями большинства крестьян соседних деревень, к описываемому времени уже «спаявшихся» с атаманами Квашней и Коцуром, чего последние достигали всеми зависящими от них способами.

Если кого-либо из жителей деревень повстанческие атаманы не могли склонить на свою сторону мирным путем и обаянием своего самостийно-крестьянского ореола, они действовали террором и, запугивая богатых мужиков-украинцев, заставляли их действовать в свою пользу под угрозою сожжения хуторов и кровавой мести.

Постепенно отворачиваясь от добровольцев, крестьянство Правобережной Украины под конец стало к ним в определенно враждебную позицию, в чем нам и пришлось, к величайшему своему прискорбию, неоднократно убеждаться за время нашего томительного пребывания на станции Фундуклеевка в течение двух недель.

Особенно тяжкими и изнурительными были наши фундуклеевские ночи… Мы уже по опыту знали, что повстанцы производят свои нападения исключительно в это время, а потому из простого чувства самосохранения должны были делать все возможное, дабы не быть снова застигнутыми врасплох и вырезанными поголовно.

Во избежание подобных «неприятностей» нам еженощно приходилось высылать половину всего наличного состава отряда на передовые посты и в дозоры, требуя от людей самого напряженного внимания, каковое мог проявить уже ко всему привыкший боевой солдат-доброволец.

Для того чтобы не проворонить и не подпустить близко к своим настойчивого и смелого врага, нашим наблюдателям приходилось всю ночь пролеживать в болотах перелесков и напряженно поджидать появления противника. И едва он себя обнаруживал – как те же дозорные проявляли настоящие чудеса быстроты и сообразительности, успевая сообщать измученному ядру отряда о необходимости принять все меры для собственного спасения.

Время бежало, навстречу шла хмурая и сырая осень, а нашему сидению на маленькой станции, по-видимому, не предвиделось конца, что в особенности угнетало дух изнуренных добровольцев и трепало и без того вконец истрепавшиеся нервы…

– Хотя бы на два-три дня попасть в обоз, чтобы отоспаться! – мечтали старые и лучшие солдаты. – Все нервы кончились с такою травлей… Хуже всяких зверей живем – враг день и ночь со всех сторон, как никогда и в Великую войну не бывало… И что они там думают о нас, в штабе? Быть может, забыли?