Оформитель слов

Вот, мол, гуси спасли Рим: сперва кровожадная и ожесточенная схватка, затем победа и всем по квартире. В общем, римские гуси большие молодцы, так держать, но жаль, что таких же отважных не завели в Карфагене. Утром на уроке учитель видит, что запись краткого содержания в дневнике есть, превосходная картинка тоже и умный вывод тоже кривым почерком зафиксирован. Парень хоть и с гусями, но что-то сделал.

Способность к рисованию у меня проявилась очень рано. Я рисовал везде и всегда при любом удобном случае. Особенно любил рисовать деньги. Это, вероятно, связано с тем, что любой художник пишет картину для одной цели – быть причастным к тому, что он изображает. Например, что-то прекрасное, будь это волшебный закат, портрет сильно красивой одноклассницы или логотип спортивного бренда в записной книжке.

И, разумеется, рисуя деньги пачками – очень хотелось быть к ним причастным. А будучи уже подростком, когда ты думаешь только о румяных девках и о том, что у них под сарафаном, но понимаешь, что тебе там ничего светит – берешь и рисуешь портрет неразделенного предмета любви. Так любимая становится ближе. Словом, главное – быть причастным, пропустить через себя и самому изобразить «прекрасное», отдав переизбыток чувств холсту или забору.

Я рисовал много портретов. Правда, не одноклассниц, а американских президентов. Связано это было с тем, что батька купил мне однажды книжку из серии «Библиотека Флорентия Павленкова», где замечательно и доходчиво расписали жизненный путь Франклина, Вашингтона и Линкольна. Толковые оказались ребята, благородные и умные. Потом я перешел на портреты более серьезных пацанов – музыкальных кумиров типа Фредди Меркьюри и Курта Кобейна. Словом, чем увлекся – то немедленно нарисовал. А однажды за каким-то хером на большом куске оргалита написал портрет одного знаменитого английского государственного деятеля.

– Это кто? – спросил Игорь, пока мы сидели и курили на погребе в моем дворе.

Вместо стекла в оконной раме под коньком крыши на нас строго смотрел мужик в синих доспехах.

– Это Оливер Кромвель, полководец и революционер, – ответил я.

– А зачем ты его нарисовал и повесил? – изумился Игорь.

– Чтобы лягушек отпугивать… – пожал я плечами.

Игорь посмотрел на меня с изумлением.

– Да не помню я уже, зачем его нарисовал, – еще убедительнее пожал я плечами. – А висит потому, что батька другой фанерки не нашел.

– Несправедливо вот так видных людей вешать.

– Пусть висит. Ему не впервой.

Наступившее лето ставило меня перед сложным выбором – как жить дальше? Учиться на штукатура-плиточника я уже не мог физически – мне категорически запрещалось таскать что-то тяжелое, вроде плитки или раствора. Но получать профессию надо, а значит, необходимо забрать документы из училища, чтобы отнести их в другое место. Тот факт, что я не вернусь в первое и последнее в своей жизни ПТУ, меня сильно не расстраивал. Это, как оказалось, совершенно не мое. К тому же, незатейливая практика показала, что я не готов окунуться во враждебный внешний мир после уютной глубинки.

За пару месяцев в городе я понял, что жизнь в деревне делает крепкую прививку свободы и независимости в серое вещество, а выживание в городе постепенно ломает этот иммунитет к покорности, растворяя личность в серой массе. Стены из стекла и бетона ограничивают в движениях, стесняют в пении и укорачивают солнечный день. А в деревне совсем другой расклад: «выйду в поле, сяду срать, далеко-о-о меня видать!». И все понятно, есть простор.

К тому же, побывав однажды в городе на большом празднике, я услышал, как его назвали «массовое гуляние» и удивился, что не могу назвать такое событие «народным гулянием». Словом, приехал в большой город и перевоплощаться из простого народа в серую массу стало трудно и противно. Деревенский народ сильно отстает от цивилизованного горожанина в различной подлости, а не освоив все ее тонкости в современном обществе – попросту не выжить.

Очевидно, первый мой заезд во взрослость не удался. Я все еще был слишком наивен, добр и отзывчив для этого мира.

Вот дружище мой Игорь, например, собирался осенью в армию. Все просто. Сидел рядом со мной и совершенно не парился. А мне что делать? В армию меня теперь точно не возьмут. Значит, надо получить профессию. Но какую?

С работы пришла мама.

– Чего расселись, балбесы? – спросила она. – Опять какую-нибудь пакость замышляете?

– Просто сидим…

– Знаю я вас. Бражку в погребе караулите. А ну-ка, валите отсюда.

Весной батька организовал целых две фляги березового сока, потом мама сделала из него квас, а из кваса – превосходную бражку.

– Да мы просто курим.

Мама присела рядом.

– Ладно, так уж и быть, поверю вашим унылым физиономиям. Новости такие, сынуля: сестра моя из Омска звонила, сказала, что у них там неподалеку художественный колледж есть. Если хочешь, езжай, поступай и учись. Будешь у нас художником! – Мама подняла указательный палец вверх для торжественности. – Поедешь?

Я посмотрел на Оливера Кромвеля. Нормально же получился.

– Поеду, – ответил я.