Офсайд 3

Я вернулся в спрятанное подсознанием темное пятно прошлого, находился в шаге от того, чтобы убить женщину, которую любил. Многие закатят глаза, презрительно скривив губы и скептически улюлюкая. Да, я не хороший мальчик с букетом роз наперевес, но даже отмороженные придурки имеют право на чувства. По крайней мере, я пытался что-то сделать. Нджы говорил, что наша душа определяет то, какой будет любовь. Моя душа была черной, разве я мог любить иначе? Я не умел, да и не был способен. Забудьте бабский лепет о том, что любовь исцеляет. Смешно и опасно для жизни. Лучше сразу предупредите дочерей, что плохой мальчик не исправится даже рядом с самой сказочной принцессой только потому, что она одарила его своим царственным вниманием. Этого никогда не произойдет. Любовь еще никого не спасла. Смотрите историю. Разве не из-за любви погибали великие мужчины, цари, рыцари, полководцы? Войны, сражения, даже рай отняли из-за женской наивности. Дура, она и в Африке дура. И в раю, и в аду. Но свою дуру я любил… и люблю, прекрасно и трезво все про нее понимая. Вы думаете, мы любим вас за ваши достоинства? Длинные ноги, круглую задницу, узку… Ладно, не будем все опошлять еще больше. Вы всегда пытаетесь выглядеть в наших глазах лучше, чем вы есть, с помощью косметики, фитнеса, диет, красивых платьев и прочей фигни, на которую мы даже внимания не обращаем. Когда я понял, что люблю, ее лицо было разбито, тело покрыто синяками, которые я же и оставил. И я любил ее такую, с синяками, до скрипа в зубах, до воя, до первобытного рычания. Это происходит не потому, что вы отлично выглядите и читали Шекспира, нет. Древние женщины читать не умели, ничего не знали о гигиене, а за них тоже дрались. Свою женщину мужчина чувствует. И это ощущение, которое он испытывает рядом с ней, внутри нее, вдали от нее, слушая ее, любя, ненавидя, убивая ее, не спутать ни с каким другим. Твоя женщина придет нежданно и перевернет твой мир. А если она предаст, то у тебя просто не остается выхода…

Именно это и сделала Лекси. Мне так казалось. Погружаясь в безумие ревности, балансируя на краю первой ступени, я упал в воспоминания, который притащили ад в мои сны.

Тибет не спас меня, но помог забыться. Там было просто верить в искупление, в покой, свет, очищение, шанс для каждой заблудшей души в грешном мире. Я наслушался сказок Нджы, надышался горным воздухом и думал, что вернусь в реальность другим, очищенным, наполненным новыми мыслями и мировоззрением. Да, многое действительно изменилось, виделось иначе. Я научился контролировать гнев, понимать его причины, блокировать кошмары, которые каждую ночь пытались ворваться во сны.

Сначала было сложно. Первые дни я помню, как во сне. Пребывание между. Между «до» и «после». Безвременье. Я приехал в хижину в горах совершенно разбитый, лишенный почвы под ногами, своего я. Когда смотрел в зеркало, мне было сложно объяснить, кто передо мной в отражении. Нджы приказал выбросить зеркала, и я сделал это, с той минуты перестав бриться. Я молчал месяцами, пытаясь восстановить по крупицам свою жизнь в свете новых воспоминаний. Я убирал самые отвратительные моменты на чердак подсознания. Не забывал, но и не смаковал свою боль и унижение. Я думал о другом себе, о своей матери, чье лицо стало так часто всплывать в воспоминаниях. Она любила меня так сильно, но меньше, чем отца. Она тоже была дурой. Разве можно любить мужчину сильнее собственных детей? Но от Лекси я требовал бы того же. Я и только я должен был стать центром ее вселенной. ЕЕ Богом. А наших детей я любил бы сам и заботился о них. Но у нас никогда не будет детей.

У нас никогда не будет нас.

Этот чертов фотоальбом вывернул меня наизнанку.

Моя вторая ступень.

Я был как оголенный нерв, вырванный из мира, где я жил в гармонии с ветрами, медитируя и размышляя часами, не меняя позы. Реальность пробила меня, все мои стены, когда я увидел ее на крыше в Нью-Йорке. Вся философия гор полетела к чертям. Все, что я хотел – это Александра Памер. На любых условиях. И я почти ее получил. Пока она не всучила мне чертов альбом с фотографиями, где кадрами из прошлого отпечатались первые шесть лет моей жизни. И ее взгляд, полный жалости и сожаления добил окончательно. Я мог бы в тот момент виртуозно сыграть реквием на скрипке, в исступлении обрывая струны. Реквием по нашим гребаным мечтам. Если бы я умел мечтать…

Она смотрела на меня, испуганная, сочувствующая, сострадательная и жалкая, а я слышал нарастающие, рвущие душу ноты только что рожденной мелодии в своей голове так же четко, как часами слушал шепот ветра и стоны гор. Я мог лгать кому угодно, что мальчик с фотографии мной не является…

Меня не столько страшила ее жалость, сколько осознанность, преднамеренность совершенного поступка. Она нанесла удар по самому уязвимому месту, и это не пах… Лекси знала, к чему приведет ее неожиданный подарок.