Офсайд (СИ)

Нацу и от этого не смог долго оставаться в стороне, безвозмездно пожертвовав Лейле флешку с любимыми композициями Люси, теми, что смог вспомнить — её телефон так и не удалось восстановить, и все данные оказались потеряны. Но только через несколько дней, прослушав плейлист, понял, что пропустил самую главную песню.

— Прости, — каялся он позже, лихорадочно шаря в собственном мобильном. — Как она вылетела у меня из головы? Нехило меня, видимо, всё же приложили, если такие вещи забываю, — Нацу аккуратно вставил в ухо Люси одну капельку наушников, другую забрал себе. — Помнишь, как мы тогда её слушали? Вот так, вместе, несчётное количество раз. Повторим?

Палец легко прикоснулся к сенсорному экрану, запуская воспроизведение. Нацу, взяв Люси за руку, опустил голову на их переплетённые пальцы и не заметил, как заснул.

Ему снилось их место: тонкие осинки, утонувший в пологих холмах горизонт, невесомые паутинки облаков в бархатистом тёмно-голубом небе, одиноко парящая птица с пёстрым опереньем. Он захотел проследить взглядом её полёт, но непонятно откуда взявшаяся ветка заслонила обзор, а потом начала елозить по лицу, щекоча нос и щёку. От этих ощущений Нацу и проснулся, с удивлением обнаружив, что они вполне материальны. Но только встретившись с подёрнутыми поволокой карими глазами понял их причину. Люси смотрела отстранённо — то ли не узнала, то ли ещё пребывала во власти коматозного сна. Да разве ж это важно? Она очнулась, и всё остальное не имело значения.

— Сейчас, подожди, — торопливо забормотал он, метнулся в коридор, крикнул, начисто забыв о кнопке вызова медперсонала: — Эй, кто-нибудь! Позовите доктора Фуллбастера! — и через мгновение снова оказался рядом с кроватью, зашептал горячо, баюкая в ладонях худое, без кровинки, лицо: — Ты молодец! Теперь всё будет хорошо, слышишь? Мы с тобой.

Пришедший врач немедленно выставил его из палаты, но Нацу не обиделся — у него были дела поважнее. Два обязательных звонка: первый, полный перехлёстывающих через край эмоций — отлучившейся домой миссис Хартфилии; второй, на который уже почти не осталось сил, короткий, всего в пару слов: «Папа, Люси…» — отцу.

Игнил примчался в больницу через полчаса и застал сына, сидящем на том самом диванчике в коридоре, склонившего голову на сжатые в кулаки ладони. Нацу никак не прореагировал на прикосновение к плечу, и лишь когда его окликнули по имени, глухо обронил:

— Люси приходила в себя только на десять минут. Доктор Фуллбастер сказал, так бывает и это нормально. Это даже хорошо, потому что даёт надежду, что кома закончится. А если… если этого никогда не случится?

Тогда отец просто обнял его, не размениваясь на пустые, пусть и подбадривающие, слова, позволив ему хотя бы на минуту стать тем, кем он самом деле являлся — испуганным, уставшим ребёнком, добровольно взвалившим на свои плечи непосильную ношу.

Через несколько дней врачи диагностировали окончательный выход из комы, и перед ними встали другие проблемы — помочь Люси справиться с последствиями травмы: заново научиться ходить, разговаривать, ловко обращаться с ручкой и столовыми приборами. А ещё — с расшатанной комой нервной системой, в одночасье превратившей уравновешенную милую девушку в злобную истеричку.

Люси безумно раздражала её беспомощность, но ещё больше — попытки окружающих успокоить и убедить, что рано или поздно у неё всё получится. Мягкие увещевания матери (мистер Хартфилий вскоре вынужден был вернуться на раскопки, но звонил каждый день), слегка ироничные замечания дяди Байро, спокойные объяснения тёти Рут, жизнерадостные подбадривания Нацу — всё воспринималось в штыки, усиливая исходящую от Люси волну недовольства, пока наконец не спровоцировало девушку выплеснуть бушевавшие внутри чувства наружу.

Как-то Нацу заглянул в больницу сразу после уроков. В принципе, ему можно было уже и не посещать школу, потому что ответ из университета о его зачислении пришёл аккурат в день трагедии. Но первую половину дня у Люси занимали различные процедуры и занятия с логопедом, который помогал восстанавливать речь, поэтому, чтобы не мешаться под ногами и убить время, он честно отсиживал за партой до обеда. Потом ещё несколько часов проводил в мастерской Макао Конбальта, куда устроился на подработку, а вечер целиком и полностью посвящал Люси. Но в тот день мистер Конбальт закрыл мастерскую по причине некой странной болезни, требующей срочного лечения в компании близкого друга и соседа Вакабы Мине, и Нацу немедленно воспользовался возможностью провести с Люси больше времени, по дороге в больницу тщательно продумывая, чем бы таким интересным им заняться.

Однако девушка только отмахнулась от него, продолжая старательно выписывать в альбоме палочки и крючочки. Карандаш ещё плохо слушался, так и норовя выскользнуть из судорожно сжимавших его пальцев. Когда он в очередной раз вместо прямой линии оставил на бумаге непонятную загогулину, терпение Люси, видимо, кончилось, и она с размаху бросила его на пол. Через несколько секунд туда же отправился и порванный альбом.