Огарева, 6. Повести

- Он был у вас в гостинице?

- Он ночевал у меня. А что случилось?

- Сейчас объясню. Он был пьян?

- Ну что вы… Нет… Он не пьянеет, он хорошо пьет… Он со своими друзьями из киногруппы выпил немного сухого вина в «Эшерах». А что случилось?

- Тут на него женщина жалуется, говорит, плохо он себя вел, обидеть ее хотел.

- Этого не может быть, - сразу же ответил Гребенчиков, - они все штабелями перед ним валятся: такой красивый парень, такой интеллигентный.

- А когда интеллигентный парень от вас уехал?

- Рано утром. Мы поехали в «Эшеры» - это его любимый ресторан, там позавтракали, и он на попутке уехал в Сочи.

- Ну спасибо вам, трубочку теперь полковнику передайте.

Сухишвили спросил:

- Как? Что-нибудь есть?

- Ничего нет, Серго. Кроме того, что уже известно, - ничего. Ты побеседуй с этим Гребенчиковым, ладно? Спроси, с кем Кешалава дружит, с кем дружил, нет ли среди его дружков химиков.

- Завтра жди моего звонка.

«Если бы не эти камни, - подумал Костенко, запирая в сейф бумаги. - Кешалаву нужно сразу отпускать с извинением. Показания Тороповой никем не подтверждены, это он прав. Без исчезнувшего из больницы Урушадзе я ничего с этим парнем не поделаю, я не смогу прийти в суд без улик, меня на тачке оттуда вывезут».

2

Поднявшись на четвертый этаж, Костенко зашел к Садчикову.

- Ну что, дед, - спросил он, - есть какие-нибудь новости из Пригорска?

- П-пока никаких, - ответил Садчиков, - но там роют землю.

- Плохо роют.

- П-примем меры, товарищ полковник, - пошутил Садчиков. - Простите за н-нерадивость.

- А в чем дело? Почему так долго?

- Видишь ли, С-слава, там б-болен их начальник ОТК, а без него трудно подойти к технологии.

- Мне не нужна технология.

- Я имею в виду тех-хнологию возможных хищений.

- Когда он выздоровеет, этот ОТК?

- Неизвестно. Он уехал в командировку и там заболел.

- Вызвать нельзя?

- Пытались.

- Ну и что?

- Не могут доискаться. Он прислал телеграмму: «Тяжело болен. Налбандов». И все.

Костенко вдруг поднялся с края стола - он всегда, еще с того времени, когда работал на Петровке, 38, любил сидеть на краешке стола, - полез за сигаретами и, еще не веря в удачу, тихо спросил:

- Когда он уехал в командировку? И куда?

Садчиков вздохнул:

- М-можно завтра, Славик?

- Дед, прости, милый, нельзя.

Садчиков открыл сейф, достал папку, долго листал телефонограммы и перебирал бумажки, потом ответил:

- З-значит, так. Налбандов Павел Иванович выбыл в Москву в командировку пятого сентября сего года по приказу заместителя директора Гусева.

- А шестого отравили Урушадзе.

- Мне с-скучно с тобой, К-костенко. Я понимаю тебя д-даже без взгляда в глаза. А еще говорят, что телепатия - лженаука. Кибернетика тоже считалась, между прочим, буржуазной лженаукой. Ты хотел спросить меня: п-просил ли я наших коллег показать фотографию с паспорта исчезнувшего Урушадзе на ювелирной фабрике?

- Точно.

- Слава, дорогой, именно поэтому ты теперь м-мой начальник, а я д-дожидаюсь пенсии. Ты умнее меня и моложе, и эти два ф-фактора трудно оспорить, как это н-ни печально для меня и благоприятно для общества.

- Значит, не показывали?

Садчиков отрицательно покачал головой и снял трубку.

3

«Фотография, снятая с паспорта Урушадзе Константина Ревазовича, предъявлена директору завода Пименову, заместителю директора завода Гусеву и начальнику отдела кадров Бурояну. Лицо, изображенное на фотокарточке, ими опознано - это начальник ОТК фабрики Налбандов Павел Иванович.

Начальник отдела

управления уголовного розыска МВД

Армянской ССР полковник Токмасян».

VI. ЛИЧНЫЕ СВЯЗИ 1

Проскуряков умел анализировать свои поступки и настроения, глядя на них как бы со стороны. Это качество развивалось в нем исподволь: он и не догадывался об этом до того времени, когда однажды не приехал Пименов и не привез огромный, странной формы рубин.

- Передайте, товарищ Проскуряков, супруге - от меня ко дню ангела.

- Ты что?! - сказал тогда Проскуряков. - С ума сошел?! Это же подсудное дело! Забери и забудь об этом раз и навсегда!

- Юрий Михайлович, вы погодите бледнеть, дорогой мой человек. Этот камень я во время отпуска сам нашел, это ж отдых у меня такой - по горам лазать! Одни водку жрут, другие по бабам шлендают, а я камни ищу, что здесь предосудительного?! Недра-то у нас кому принадлежат? То-то и оно - народу. И обработал я камень сам, руки-то мастеровые, Юрий Михайлович, мне труд в радость.

- Сколько ж такой камень стоит?

- Он уникальный, Юрий Михайлович, его оценить трудно, да и ни к чему: разве можно оценить рисунок ребенка, который он дарит матери? Или рисунок Репина! Это ж кощунство - оценивать искусство! - Пименов посмеялся. - Искренность ребеночка тоже поди оцени. Не оценишь ведь. Сколько он сердечка в свой рисунок вкладывает?!

- Ты мне, Пименов, не крути, - тихо сказал Проскуряков. - Ты сразу мне говори: чего хочешь?

- Я? Юрий Михайлович, да что вы! Если вы меня так понимаете…

- Не глупи, Пименов. Не глупи. Потом тебе труднее будет к этому разговору возвращаться.