Огарки

— Молчи, ты!.. — презрительно крикнул на него Толстый. — Вавилонский кухарь! Что смыслишь ты в жизни и судьбах огарческих? Как смеешь являться к нам с твоею пошлою мещанской моралью? Жалкий сплетник, ты играешь гнусную роль соглядатая и парламентера между нами и опереточными генералами интеллигенции! Мы порвали с ними! Мы, может быть, что-нибудь сделаем и без них! Мы — выделились в самостоятельную огарческую фракцию! Мы сами — люди бывалые! Я выгнан из всех университетов! — гордо закричал Толстый… — Я везде держал высоко знамя, всегда был в первых рядах! Попал сюда после разгрома Дерптского университета! Михельсон был выслан на Волгу по этапу, и его привезли в кандалах, изъеденного вшами! Мы явились с волчьими паспортами, без копейки денег, без знакомых в чужом, диком городе! Кто пришел к нам на помощь? Никто не пришел, кроме Павлихи! Интеллигенция нас не приняла. Интеллигенция нас оскорбила и оскорбляет. Они подвергли нас остракизму за то, что мы не захотели ей повиноваться, и все-таки в случае надобности пользуются нами. Они там все только словоизвержением занимаются, а нелегальных личностей — у нас укрывают? Безработных — к нам присылают? А доступ к рабочим кто им дает, как не огарки? Мы, конечно, гусиной шеи не делаем, мы сидим здесь, как греки под березой, но ведь на то мы и огарки, а вот им-то какое дело до нас? Зачем они присылают тебя подглядывать за нами? Руководители! Кто из этих болтунов делает хоть что-нибудь действительно важное? Неужели Лось?. Васька Слюнтяй? Или, может быть, Таинственный Викентий — эта тириликалка, пустая балалайка, гнусная помесь обезьяны с канарейкой?

Огарки захохотали.

— Ну, и черт! — восхитился Михельсон. — Слово скажет — как подзатыльник даст!

Толстый сидел на стуле посреди комнаты в картинной позе, и лицо его во время этой тирады выражало уничтожающее презрение.

Митяга стал еще мрачнее от едких слов Толстого. Он долго мотал картузом и, наконец, вымолвил:

— А все-таки вы беспутный народ… Ничего не делаете.

— Да ты-то что делаешь, Митька? — хором огрызнулись огарки.

— Я? — глухо возразил машинист, поднимая голову и обводя своих врагов тяжелым взглядом. — Я, как приезжаю с поездом, вывернется у меня три дня свободных — сейчас за книгу залягу и читаю не какую-нибудь беллетристику: я читаю, например, Дарвина, Спенсера, Бокля, Маркса… Тяжелые это книги для понимания, ну, а я упрям, хочу-таки их понять.

— Поймешь ли, Митя? Смотри, не надорвись!

— Пойму! — отвечал Митяга, угрюмо глядя перед собой.

— А потом что будешь делать, когда поймешь?

— Потом… накоплю денег… я уже и теперь коплю их… двести рублей отложил уж… и поеду за границу… поступлю там в университет…

Огарки были озадачены.

— Да зачем тебе учиться? — спросил Толстый.

— А что?

— Да не лучше ли тебе, Митя, жениться?

— Тьфу, — плюнул Митяга.

— Он у них самый умный! — донимали его огарки.

— Председателем выбрали! — с важным видом заявил Толстый, расхаживая по комнате и шлепая обрезками от сапог.

— Ну-у?

— Как же! и ключи у него!

— Какие ключи?

— От исполнительного комитета!

— Хо-хо-хо!

— Совсем напрасно смеетесь над чтением, — мрачно возразил Митяга. — Как вам знать! Может быть, я их и пойму все-таки, книги-то? Тогда и видно будет, что надо делать! А тебе бы и совсем стыдно смеяться! — обратился он к Толстому. — Ты во всех университетах учился!..

— Я не только в университетах! — серьезно заговорил Толстый. — Я везде учился… во всей жизни… Я и в казенной палате начальником был и мальтийский крест за это имею… А потом — в оперетке пел!

— Неужто? — заинтересовался Митяга. — Неужто и в актерах был?

— Был.

— От этого ты и бреешься по-актерски?

— От этого самого.

— А мальтийский крест отчего ты получил?

— Оттого, что я — мальтийский рыцарь!

— Ну, диво!.. А в оперетке какие ты роли играл?

— Всякие!.. — небрежно ответил Толстый. — Играл королей…

— Ну?

— Ду-ра-ков… — тянул Толстый, в упор смотря на Митягу.

— Ну, а в каких же ты оперетках участвовал?

— Да много… Вот, например, есть оперетка «Нашествие французов, или смерть Ляпунова».

— Ну, и, конечно, ты на афишах был не под своей фамилией?

— Уж это само собой разумеется!

— А какая же у тебя была фамилия по сцене?

Толстый сел к столу, принял величественную осанку и, театрально барабаня пальцами по столу, процедил сквозь зубы:

— Кабзар-Чаплинский.

Митяга посмотрел на художественную фигуру артиста: Кабзар-Чаплинский полулежал в могучей и небрежной позе гениального Кина.

— Как же ты мог петь? — соображал Митяга. — Ведь утебя, кажется, голос-то плохой.

— Это ничего не значит: я знаю средство, как с плохим голосом брать высокие ноты, — самое плевое дело… сожмешь себе хорошенько вот в этом месте… под микитками…

Он делал неопределенно-фривольный жест и воскликнул:

— Сразу на два тона выше берешь!

Огарки долго крепились, но тут не выдержали.

Грянул хохот.

Митяга сообразил, наконец, что над ним издеваются.

— Тьфу! — плюнул он с негодованием. — Я с вами серьезно хотел поговорить, а вы…

И неожиданно добавил:

— Храпоидолы! нет у вас никаких убеждений!..

— А у тебя-то что за убеждения? — возражали ему.