Огарок во тьме. Моя жизнь в науке

Я думаю, что смог перенять у Лаллы основы искусства чтения вслух, и это укрепило мою всегдашнюю любовь к поэзии. Именно Лалла убедила меня, что стоит написать книгу о поэзии науки и что написать ее должен я. Книга “Расплетая радугу”, мой ответ романтической враждебности Китса в адрес ньютоновской науки, вышла в 1998 году, через два года после “Восхождения на гору Невероятности”, и посвящена Лалле. “Восхождение на гору Невероятности” было посвящено Роберту Уинстону, который щедро помогал нам с Лаллой в четырех (к сожалению, безуспешных) попытках завести ребенка при помощи ЭКО. Еще до публикации я с радостью анонсировал это посвящение (“Прекрасному врачу и прекрасному человеку”) на дебатах о религии в Лондоне, организованных одним раввином, где Роберт (один из самых уважаемых членов еврейской общины Англии) и я занимали противоположные стороны.

Мне кажется, что “Восхождение на гору Невероятности” – самая недооцененная из моих книг, но не могу обвинить издателей в недостатке продвижения. Они разослали предпечатные экземпляры по звездному списку читателей, от которых получили теплые отзывы на обложку. Самой приятной была похвала от Дэвида Аттенборо, который среди прочего сказал, что книга ему так понравилась, что он едва удерживался, чтобы не разбудить дремлющего по соседству незнакомца, чтобы зачитать ему вслух лучшие отрывки. Издатели это печатать не стали, сведя его рекомендацию к одному слову: “Превосходно”. Чего они боялись? Достаточно было объяснить, что он читал книгу во время длинного ночного перелета.

Позвольте сделать небольшое отступление об этом необыкновенном человеке. Когда заходит речь о том, что Британию мог бы возглавлять некто избранный народом, а не унаследовавший титул, возникает неловкий вопрос: легко сказать – избавиться от королевы, но задумайтесь, кто может прийти ей на смену? Король Тони Блэр? Король Джастин Бибер? Подобные мрачные размышления резко прерываются, когда кто-нибудь указывает на фигуру, которая могла бы объединить всех: король Дэвид Аттенборо.

Его очарование и дружелюбие известно всем. Менее известно, что он уморительный рассказчик с талантом к подражанию. Он мог бы стать актером, как его брат Ричард. Сведите его с другим бесподобным рассказчиком, Десмондом Моррисом, его другом и коллегой по коллекционированию древностей, садитесь поудобнее и наслаждайтесь кабаре. И невозможно забыть пантомиму Дэвида, изображавшую реакцию старших членов Зоологического общества, когда в их клуб вошла Рамона, эффектная жена Десмонда, и прошлась вдоль поля их зрения. Они медленно поворачивались на стульях, сгорая от любопытства и не отрывая от нее глаз. Дэвид, держа в руке невидимую чашку с кофе, показывает, как эти обожатели Рамоны, выпучив глаза, вертятся на стульях: по мере его движения чашка постепенно переворачивается, и ее воображаемое содержимое разливается ему на брюки.

Как-то раз мы с Дэвидом давали общее интервью газете “Гардиан”. Не помню повода – вероятно, для какой-то регулярной колонки с двойными интервью. Перед самим интервью нас вместе должен был снять фотограф. Для этого мы сели в саду у Дэвида и беседовали, пока фотограф щелкал вокруг. Мы отлично поговорили. По сдержанным оценкам, мы покатывались от хохота 95 % времени, а фотограф, должно быть, снял больше сотни фотографий. Когда фоторедакторы стали выбирать изображение для печати, на чем же они остановились? Мы сидели друг напротив друга, как пара боксеров, выставляя вперед подбородки: классическое проявление агрессии приматов, как будто вот-вот дойдет до драки. Должно быть, непросто было найти единственную мрачную фотографию среди сотни веселых, радостных, дружных. Такова журналистика. Возможно, в те времена в моде был “нерв”.

Лалла напомнила мне про одного журналиста из “Санди тайме” (не буду называть его имя), который приехал к нам домой взять у меня интервью. Лалла работала наверху и все время, пока длилось интервью, слышала почти непрекращающийся дружеский смех из нижней комнаты. Но когда интервью напечатали, оно начиналось так: “Беда с Ричардом Докинзом в том, что он лишен чувства юмора”. Понимаете, он атеист, а у них не бывает чувства юмора, это все знают. (На самом деле тот журналист и сам, наверное, атеист, как и большинство его коллег – просто они не говорят об этом в открытую). В глазах общественности атеизму ни в коем случае нельзя позволить улыбаться и смеяться: нет-нет, всегда нужно держать фирменный оскал.