Огибая свет (СИ)

— Проваливайте с миром, глупцы… — выдыхает Ганкона, из несгибаемого стержня возвращаясь в образ утомлённого старика. — Не нарушайте Параграфов Свитка, и помните, что ни единый поступок ваш не укроется от пламенеющего взгляда Двоепервой Стаи…

Парочка кивает, причём один так рьяно и часто, что может оторваться башка. Парочка пищит что-то невразумительное, жалкое, раболепное. Парочка поочерёдно целует великодушно протянутый изумрудный перстень на правой лапе Ганконы. И вылетает из «Клыка» с такой скоростью, что чуть не слетают ботинки.

Стайщик жестами показывает прислуге, что хочет кружку эля. Разворачивается, направляясь в дальний угол (за столиком в тени я замечаю и Пикири), и видит в дверях меня. Морда его расплывается в улыбке, он призывно машет.

Подхожу, усаживаясь и приветствуя обоих, меня радостно приветствуют в ответ. Последующие пару минут сааду довольно хихикает, тоже впечатлённый увиденной проповедью.

— Блестящая речь, — важно кивает Пикири.

— Заблудших нужно наставлять, — важно кивает Ганкона, — это мой долг перед Стаей.

Я молчу, давя улыбку. Сааду — нет.

— Не нужно, — вкрадчиво говорит он. — Подсказать можно, но… Что, если в попытке перековать неразумных ты избавишь Тиам от убийцы, способного избавить Тиам от ещё более страшного убийцы?

В его пухлой лапе сегодня чуть бренчащий молитвенный кхор — небольшой бронзовый цилиндр на удобной рукояти; сааду крутит его беспрестанно, отвлекаясь лишь чтобы отправить в пасть горсть сухих закусок или глотнуть паймы.

— Отстань, — ворчит Ганкона. Перед ним ставят кружку тёмного эля, и чу-ха жадно припадает к пене. Выдувает половину, жадно дышит, с недовольством парирует: — Двоепервая такого не допустит…

А затем поворачивается ко мне, поднимает левую лапу, и задаёт традиционный вопрос:

— Знаешь, где я потерял эти пальцы?

Конечно, я не успеваю даже предположить. Даже озвучь я любую из десятка уже известных версий, ответ всё равно окажется иным. Так и происходит.

— Когда мне было шестнадцать, — назидательно говорит Ганкона, — и я только примерял одеяния Подмастерья, наставник назначил мне сразу две всенощные молитвы подряд. И вот под утро второй в ярко-зелёном пламени травяного угля я отчётливо узрел образ Двоепервой Стаи. Снова и снова вырывалась она из темницы подземного мира, в котором была рождена, снова и снова бросался на неё чудовищный змей Бансури, снова и снова приносила себя Стая в добровольную жертву, воскресая в сиянии, поступком этим великим искупая грязь всех живущих и ещё не родившихся чу-ха…