Огюст Бланки

Все эти временные, показные меры, столь же лицемерные, как речи Ламартина, сделали из грозных баррикадных борцов скромных, преданных правительству граждан. Буржуазия сразу успокоилась и выразила самую пылкую привязанность к новой республике. Счастливы были даже легитимисты, ибо ненавидели Орлеанов. В республиканскую веру обратились и члены семьи Бонапартов. Сам Луи-Наполеон изъявил горячее желание служить под знаменем республики. Церковь, исконная опора монархии, объявила революцию орудием божественного провидения. Еще бы, революция не приняла никаких антиклерикальных мер. Все высшие органы монархического государства дружно перешли на службу республике. Так же поступили и высшие военачальники, выразившие безоговорочную преданность Временному правительству. Монархические до недавнего времени газеты, такие, как «Пресс», «Сьекль», «Журналь де деба», стали республиканскими, как вся остальная французская печать. Деятели Временного правительства, удалив Луи-Филиппа, сумели не затронуть ни в чем привилегий господствовавшего и прежде класса. Ламартин с удовлетворением заявил о «прекращении страшного недоразумения, существовавшего между различными классами».

Однако то, что Ламартин называл «недоразумением», служило проявлением неумолимого, как рок, закона неизбежной борьбы классов. Ее можно было временно замаскировать, обманув простодушных пролетариев, сражавшихся на баррикадах, можно было создать видимость «примирения», «согласия», «единения». Но этот кратковременный внешний классовый «мир», неустойчивый и призрачный, не мог продолжаться долго, ибо именно он-то и был подлинным недоразумением. А классовая борьба неизбежно продолжалась, хотя и в смягченной, замаскированной форме поверхностных компромиссов и экивоков, на которые вольно или невольно шли противостоящие друг другу буржуазия и рабочий класс.

Бланки своим инстинктом прирожденного революционера чувствовал это яснее любого другого политического деятеля революции 1848 года. И он продолжает борьбу, в которой, как он сказал в зале Прадо, «мы имеем народ и клубы». Появление клубов служило отзвуком традиции Великой французской революции, когда клубы якобинцев или жирондистов являлись своего рода политическими партиями. Собрание в зале Прадо и послужило как бы основанием первого такого клуба, который будет называться Центральным республиканским обществом.

В конце марта в Париже уже насчитывалось 145 клубов, а через три месяца их число удвоилось. Правда, существование некоторых было эфемерным и прекращалось через одно-два заседания. Самые значительные и влиятельные среди этих стихийно возникших организаций были связаны с деятельностью известных представителей республиканского и социалистического движения. Распай организовал Клуб друзей народа, Кабэ — Центральное братское общество, последователи Фурье — Центральный клуб организации труда.

Арман Барбес сначала создал Клуб революции. Он же объединил затем несколько других клубов в Общество прав человека. Клуб Барбеса с самого начала был антибланкистским. Ревнивый соперник Бланки проповедовал культ бога, Жанны д’Арк, Конвента и Робеспьера. Естественно, что эта мешанина фразеологии явилась просто отражением настроений мелкой буржуазии и амбиций самого Барбеса. Он отчаянно боролся за создание единого фронта всех сил в Париже, а затем и в других городах против Бланки и его сторонников. Барбес стремился объединить всех республиканцев не столько против реакции, сколько главным образом против бланкистов. Ангелом-хранителем Общества прав человека оказался Ледрю-Роллен. Став благодаря революции министром внутренних дел, он оказывал обществу финансовую поддержку, чтобы использовать его на выборах в Учредительное собрание. Жажда власти и славы, завистливая ненависть к Бланки вдохновляли бешеную активность Армана Барбеса. Он помпезно играл роль благородного странствующего рыцаря революции, а Бланки изображал в роли ограниченного Санчо Пансы.

На самом же деле к образу Дон Кихота революции, несмотря на свой маленький рост, больше всего приближался именно Бланки. Героический идеализм, сентиментальный социализм и утопические иллюзии сочетались в нем с истинно революционной страстью и преданностью народу. Если влияние Барбеса основывалось на театрально-эффектной манере слов и действий, то влияние Бланки объяснялось тем, что массы почувствовали именно в нем лучшего выразителя интересов рабочего класса и всех трудящихся. Он не получал от правительства тайных субсидий. Напротив, ему противодействовали всеми средствами. И, несмотря на это, Бланки успешно соперничал с обществом Барбеса, насчитывавшим более 20 тысяч членов.