Огюст Бланки

Вернемся, однако, к Центральному республиканскому обществу Бланки. Начиная с 26 февраля оно заседало ежедневно, кроме воскресений; в первые дни в разных помещениях, а затем укоренилось в Консерватории на улице Бержер. Каждый вечер в половине восьмого у входа наблюдалась сцена, похожая на то, что происходит у театрального подъезда перед спектаклем. Активисты общества с красными галстуками проверяли пропуска у членов общества и приглашенных. Но в зал заседаний мог пройти каждый желающий за плату. И таких находилось очень много. Даже светские дамы с интересом приходили послушать, что происходит в клубе Бланки. Обычно подобная публика испытывала разочарование, ибо никаких кровожадных призывов здесь не было слышно. И сам Бланки, сидевший вместе с членами бюро за столом, покрытым зеленым сукном, вовсе не походил на того неистового заговорщика, образ которого создавали буржуазные газеты. К несчастью, даже весьма почтенные люди имели о Бланки самое превратное представление. Вот что писал о нем, например, знаменитый писатель Виктор Гюго, который прошел сложный путь политического развития справа налево: «Не повышая голоса, он требовал голову Ламартина… В его глазах были все отблески 1793 года. Его идеал был двойным: для мысли — Марат, для действия — Алибо (он пытался убить Луи-Филиппа. — Н. М.). Ужасный человек, предназначенный для мрачной участи, который выглядит как призрак, когда вспоминает о прошлом, и как демон, когда грезит о будущем».

Бланки никогда не требовал голову Ламартина или кого-либо другого. Просто Гюго совершенно не знал и не понимал Бланки. Кстати, вот что писал о нем сам Ламартин, встретившийся с Бланки в это время: «Бланки сам посетил меня однажды утром в то время, когда уверяли, что он замышляет недоброе против моей жизни. Я пошутил с ним по этому поводу. Я не верю, что владеющие духовным оружием берутся за кинжалы. Бланки заинтересовал меня более, чем испугал. Это была одна из тех натур, которые слишком насыщены электричеством времени и нуждаются в постоянной разрядке. Он страдал революционной болезнью, что и сам признавал. Долгие моральные и физические страдания наложили на его лицо отпечаток скорее горечи, чем злобы. Он говорил остроумно и обладал широким умом. Мне он показался потерявшимся в хаосе человеком, ищущим ощупью света и дороги в окружающем движении. Если бы мы встречались чаще, я мог бы надеяться сделать из него человека, очень полезного для республики. Но он был у меня только раз…»

Этот высокомерный, самодовольный отзыв знаменитого поэта и посредственного буржуазного политика тем более характерен, что во время встречи говорил один только Ламартин, а Бланки внимательно слушал и молчал, сразу поняв, что сделать из Ламартина человека, полезного для французского рабочего класса, никогда не удастся.

Чем же занималось Центральное республиканское общество? В основном там, естественно, говорили. И говорили о многом, если учесть, что среди членов общества были очень разные люди; рабочих там насчитывалось не так уж много. Зато в клубе состояли, например, Шарль Бодлер, другой известный поэт Леконт де Лиль, литературный критик Сент-Бёв, певец Пьер Дюпон, философ Шарль Ренувье и многие другие очень известные тогда люди. Разумеется, выступления интеллигентов, охотнее всех выходивших на трибуну, были часто непонятны для рабочих, то есть для тех, ради кого Бланки и создавал свой клуб, кто был объектом всех его размышлений, для кого он жил и боролся. Бланки терпеливо слушал все, даже самые нелепые речи. Но событием в деятельности общества всегда были выступления самого Бланки. Снова надо дать слово Альфреду Дельво (его описание внешности Бланки уже приводилось):