Огюст Бланки

Лучшим романистом своего века Бланки считал Поля де Кока, слащаво-фальшивыми, сентиментальными романами которого зачитывались русские барыни прошлого века, не решаясь, впрочем, давать эти книги читать своим дочерям из-за их пикантного содержания. Этот защитник аморализма и эгоизма буржуазной золотой молодежи вызывал негодование и презрение у В. Г. Белинского! Совершенно необъяснима слабость Бланки к писателю, явно оправдывавшему мораль и нравы того общества, которое Бланки решительно отрицал. Никто из биографов великого революционера даже пе пытается разгадать эту загадку, если не считать замечания С. Бернстайна о том, что «ответ, возможно, мог бы дать психоанализ».

Словом, художественная литература — это не его стихия. Книги о политике но-прежнему занимают Бланки больше всего. Свидетели указывают, что в тюрьме Септ-Пелажи Бланки вновь обращается к своему любимому автору, Николо Макиавелли. Гюстав Жеффруа пишет: «Можно с уверенностью сказать, что его симпатия к Макиавелли и макиавеллизму объясняется своего рода атавизмом, непреодолимой склонностью, в которой проявлялось родство его души с душою итальянца XVI века, предприимчивого, мрачного, осторожного, недоверчивого и хитрого. Сочинение Макиавелли «Государь» было настольной книгой Бланки. Достоинства ее автора, перенесшего изгнание, заключение и пытки, его пророческое предвидение будущего объединения Италии придавали в глазах Бланки особую цену его труду». Безусловно, можно обнаружить что-то общее между бланкизмом и политическими идеями Макиавелли. Итальянский мыслитель далекого прошлого в своих планах отводил решающую роль не народу, а наиболее смелому, сильному и коварному из многочисленных итальянских властителей. Бланки тоже не надеется на народ, отдавая предпочтение заговору узкой группы преданных сторонников. Идеи Макиавелли были, несомненно, передовыми для той эпохи, когда он жил и сам являлся одним из великих фигур эпохи Возрождения. Но для середины XIX века идеи Макиавелли имели уже в основном историческую ценность, и человечество выдвинуло после него множество мыслителей, обогативших политическую науку.

Бланки жил и боролся во время рождения и распространения марксизма — первого по-настоящему научного представления о мире и о перспективах его развития. Марксизма Бланки совершенно не знал и не проявлял к нему интереса. Более того, три великих составных течения, на почве которых возник марксизм, тоже в значительной мере оставались чуждыми ему. Он не знал немецкой классической философии, в первую очередь Гегеля. С английской политэкономией он был знаком лишь в той мере, в какой она отразилась в трудах ее последователей вроде Жана-Батиста Сэя. Бесспорно, Бланки знал французский материализм XVIII века и испытывал его влияние как и французского утопического социализма, хотя последний в его конкретных формах Бланки отвергал. Таким образом, по уровню теоретического развития Бланки отставал от своего времени.

В тюрьме Сент-Пелажи на протяжении нескольких месяцев близким и доверенным лицом для Бланки оказался посаженный в эту тюрьму писатель Теофил Сильвестр. Неизвестно, каким образом он вошел в доверие к Бланки, ибо это было всегда трудным делом. Во всяком случае, важно то, что Сильвестр оставил записки, в которых он воспроизвел свои частые и продолжительные беседы с Бланки. Благодаря этому, собственно, только и можно составить представление о духовном облике Бланки того времени. Вот что он говорил своему собеседнику по поводу своих общих взглядов на жизнь:

— Я не принадлежу к тем, которые утверждают, что прогресс человечества независим от воли людей. Я убежден, напротив, что зло не фатально, а является результатом сознательной деятельности. Зло, даже побежденное, может возродиться снова. Нет, фатального хода вещей не существует, иначе историю человечества, записываемую ежечасно, можно бы написать всю заранее.

Итак, Бланки не признает существования объективных, независимых от воли людей законов развития человечества. Миром правят разум, мысль, воля человека. Иначе говоря, Бланки оставался историческим идеалистом. Но в основном в беседах с Теофилом Сильвестром речь шла о событиях недавней французской истории, начиная с июльской революции 1830 года. Бланки высказывал свои соображения о многих явлениях, даже о своем конфликте с Барбесом. По мнению Бланки, Барбес принимал участие в революционном движении исключительно из-за своего тщеславия, но серьезно рисковать собой он не собирался. Но именно из-за Бланки он подвергся страшной опасности. После первого годичного тюремного заключения за участие в «пороховом заговоре» Барбес решил больше в тюрьму не попадать. Поэтому он пытался уклониться от вооруженного восстания 12 мая 1839 года. Но Бланки не позволил ему этого.