Огюст Конт. Его жизнь и философская деятельность

Конт читает и перечитывает это письмо на коленях перед «алтарем» (креслом Клотильды). Конечно, он принимает на себя все последствия и все обязательства их окончательного сближения. Конечно, он также мечтает о возвышенных чувствах отца, и как сладко ему представлять себя отцом ребенка Клотильды. Конечно, он будет считать себя с сегодняшнего дня неразрывно связанным с нею, – все равно, получат или не получат общественную санкцию их отношения. Отныне она – его действительная супруга. Пусть она не медлит с полным и решительным доказательством своих чувств по отношению к нему. Без этого, говорит он в следующем письме, «наше соединение все еще не будет отличаться прочным характером и его будет смущать малейшая вещь». Без такого запечатления их союза он не будет уверен, что она так же безусловно принадлежит ему, как он ей. Он с великим беспокойством ожидает ее решительного ответа. Казалось, настала пора осуществиться всем его мечтам, настала пора неизреченного счастья, которого он ожидал так долго и так тщетно. Разве он не заслужил его своею безупречно нравственной жизнью и разве он не был способен взять и насладиться им? Это был, так сказать, апогей счастья Конта, но – увы! – счастья в мечтах. Клотильда остановилась перед решительным шагом. Почему? По-видимому, она сознавала, что недостаточно любит философа, чтобы стать его женой, а поступить в данном случае по расчету… может быть, не стоит.

«Простите мое неблагоразумие, – отвечала она на предложение Конта, – я чувствую себя бессильной перед всем тем, что дышит страстью. Прошлое еще терзает меня, и я обманывалась, рассчитывая, что могу справиться с ним… Дайте мне время…»

Такой ответ для Конта был неожиданностью. Он отвечал укорами.

«Как! – пишет он, – в пятницу Вы сами пообещали мне неожиданное блаженство в близком будущем, в субботу Вы подтвердили это, в воскресенье Вы уже уклоняетесь, а в понедельник Вы берете назад свое слово! Не значит ли это немного злоупотреблять женскими правами?..»

Клотильда не чувствовала, однако, себя виновной.

«Я неспособна отдаваться без любви, – отвечает она ему. – Я знаю брак и знаю себя лучше первого ученого в мире… Умоляю Вас, не говорите о своих правах и своих жертвах в воскресенье: и то, и другое – иллюзия. С женщиной тридцати лет не обращаются, как с маленькой девочкой. Я была виновата и сознаю это. Я страдаю из-за своего поступка; но я страдаю слишком сильно для того, чтобы Вы еще напоминали мне об этом… Наш разговор в воскресенье изменил мой взгляд на наши отношения: ничто не заставит меня отказаться от моего плана».

Она предлагает ему дружбу, советует забыть, что она женщина, и жить, как живут вообще холостые люди. Философ соглашается принять ее дружбу, хотя заявляет, что никогда не перестанет любить ее. Что же касается второй половины ее советов, то он отвергает их, находя их невозможными для себя.

«Это все равно, – говорит он, – что отдать свою душу Вам, а тело кому-либо другому; мое сердце неспособно на такое раздвоение. Я умею страдать и уважать, но ни лгать, ни раздваиваться. Я не могу глядеть на Вас иначе, – прибавляет он все-таки, – как на своего истинного друга в настоящее время и на свою достойную супругу в близком будущем».