Оглашенные

Я встал и перекрестился, точно так, как написано в памятке, так, как там крестится человек, нарисованный справа. Автобус сразу тронулся. Потом полетел. Под нами на бешеной скорости неслись поля, леса, реки, речушки, города, поселки. Земля под нами имела выпуклую, подчеркнуто шарообразную форму, мы как будто бы летели над гигантским глобусом. Наконец закругленный дугообразный «космический» горизонт окрасился ослепительно белым цветом. А еще через минуту ослепительное белое безмолвие залило все вокруг. И тогда в автобусе кто-то сказал – летим на Северный Полюс.

После этих слов я проснулся. Проснулся с какой-то непонятной, но явно ощутимой решимостью внутри. Во мне как будто пробудилась спавшая всю мою жизнь Воля. И я принял два решения: начинать писать книгу (какую, я еще не знал) и больше не сдавать смену за напарника.

Мой отказ сдавать смену за него Дмитрий воспринял внешне спокойно, только побледнел. Потом окинул меня отрешенным взглядом. И вышел во двор, тихо пробормотав – ничего не разумеет людина… який же вин православный, як и все вони, с печатями змия…

Дмитрий не показывался в сторожке аж до самого утра! Утром он явился холоднее Антарктиды и мрачнее самой мрачной тучи. Даже молча находиться возле него было сущим мучением. Тягостная, душная, вязкая, как резина, атмосфера давила на душу.

В какой-то момент я пожалел о своем решении больше не сдавать смены за напарника. А вдруг для него действительно это очень важно. Может, он особые какие-нибудь молитвы творит, может, они там действительно молитвенно с оранжевыми сражаются… Нет, бред, прелесть, – мысленно возразил я себе. – В конце концов, должна же быть справедливость, он такой же охранник, как и я… Ну и что, что особые молитвы, духовная брань. Сказано в Вечной Книге: не человек для субботы, а суббота для человека…

Дмитрий не разговаривал со мной несколько смен подряд. Я и предположить не мог, что это его гробовое молчание (он отказывался даже отвечать на банальные вопросы, касающиеся работы), станет для меня такой мукой.

Много раз я ловил себя на мысли, что своим пыточным, стопорным молчанием, молчанием, выматывающим за смену душу, он словно бы подталкивал меня к тому, чтобы я бухнулся ему в ножки, забрал свои слова обратно и снова, как в старые времена, стал сдавать его смены. Чтобы он спокойненько в свою «церкву» ходил. И я решил также молчать, даже еще круче молчать. Игнорировать его напрочь, как муравья, нет, как микроба!