Оглашенные

– Темная история, – говорит Михаил. – У меня здесь в Киеве брат есть. Он православный. Так вот, от него я слышал, что тут, на территории монастыря, находился орден тамплиеров. Под видом некоей благотворительной организации они снимали помещение. Всем золотые горы обещали: пчеловодам – новые ульи, монастырю – золотые купола.

– Однако монахи на золотые купола не купились. Подняли шум. Потребовали от непрошеных гостей удалиться с территории монастыря. Одним словом, скандал был на весь мир. Представь, нашему киевскому митрополиту звонили из администрации президента Америки, возмущались, «по какому праву милых их сердцу тамплиеров выгоняют»? Но братия своего добилась. В общем, ушли еретики. А монастырь у властей на карандаш попал. Кстати, сейчас, брат говорил, в Китаевской Пустыни от силы двадцать-тридцать насельников. И их становится все меньше и меньше. Так что ничего не стоит все это за ненадобностью прикрыть.

Игумена находим возле трапезной. Увы, Пещеры отменяются, закрыты. Какие-то трения у монастыря с местными властями. Михаил деликатно спрашивает о делах в монастыре, в общем плане, двумя-тремя словами.

– Каждый день ходим, как по лезвию ножа. Не удивлюсь, если меня завтра посадят, – отвечает игумен и радостно улыбается, словно сообщил нам нечто приятное.

– Как же это так?!

– По грехам нашим, – игумен вздыхает и снова солнечно улыбается. – Да что говорить! Если самого Спасителя гнали, то тем паче нас, грешных. У нас тут гонителей хватает, – игумен делает легкий жест рукой в сторону мирских домов, – вот, судебная тяжба с пчеловодами по поводу территории. Вряд ли ее выиграем… Ну, да на все Воля Божия … А вы с дороги? Устали? Сходите, покушайте…

Игумен мне понравился. Добрый, жизнерадостный человек. А я ведь игуменов побаивался. Я игуменов по образу нашего епископа представлял: строгий такой дядька в тучном теле с посохом в руках и тяжелым взглядом. Всегда недоволен, то ли малым смирением вокруг него, то ли еще чем-то. Здесь же – легкий, подвижный, солнечный человек. Не игумен – маленький Серафим Саровский! Слишком молод, правда. И черен, как румын, или как грек.

Сидим в трапезной. На меня пристально смотрит какой-то монах. Что-то отдаленно знакомое улавливается в его южных (таких же, как у игумена) чертах лица – в длинном тонком носе, в пышной волнистой копне волос на голове. Что-то знакомое скрывается за длинной жидкой бородкой. Но что?

Чувствую себя не в своей тарелке. После трапезы этот монах подходит ко мне:

– Здравствуй, Вадик. Не узнаешь?