Оглашенные

Однажды, лет десять тому (как, однако, скакнула история! – кажется, лет сто назад…), бродили мы с приятелем по ночной Москве, ведя вольные русские беседы, какие возможны лишь при тоталитарном режиме, счастливые друг другом и разлетом наших мыслей, космических бездн и зияющих высот достигали мы, и вряд ли кто пользовался в этот миг большею свободой, чем два рядовых раба КПСС. И вот – с неба на землю! – насторожил нас отвратительный звук неумолимостью своего приближения. И это были танки, бронетранспортеры, зачехленные ракеты, с подчеркнутой миролюбивостью репетировавшие на пустых улицах приближающийся парад. Негрозная, театральная идея репетиции смешна сама по себе, но не до смеху, когда смотришь на этих тяжких чудищ, – неизбежная дрожь пробегает по бренному вашему телу. И тут соображение, которое и мыслью-то не назовешь, от жалости к самому себе: меня же легче шилом проткнуть, и весь я кончусь, как воздушный шарик, – зачем против меня такая махина? И вдруг все это на моих глазах, в одну секунду, превратилось в бесполезный, никому не нужный и вовсе не грозный, а смешной металлолом. Если это против меня, значит ОНИ слабы. Значит ли это, что я так грозен и силен? Выходит, для НИХ это так. Зачем же иначе так настаивать, так утверждать, так грозить? зачем все эти системы подавления и уничтожения? Значит, власть и сила не только слабы, но исключительно слабы. Как НЕ-жизнь, как нежить. А если вдруг, подумал тогда же я, это случится не в одной моей голове, а однажды, в одно прекрасное утро, все проснутся с тою же мыслью: что это за безобразная кастрюля, что за ржавая банка?.. то в ту же секунду это превратится в самое себя – в понапрасну израсходованную материю, в металлолом. Ничем другим рост вооружений, как параллельным вызреванием этой общей мысли, не объяснить. Это ИХ страх, потому что меня можно напугать и ножом, и просто кулаком.

Глупо? Глупо. И что же мы видим сегодня, через десять лет?

Не так уж это было и глупо.

Или вот недавно прочитал я, что в цивилизованных странах развился особый, зимний вид депрессии. Не просто погода, авитаминоз, переутомление, тоска по солнышку, а и еще что-то. Это «что-то» оказалось – страх заболеть гриппом. Не сам грипп, а страх им заболеть. Человек ощущает свою слабость, с нею приходит страх не справиться: работа, семья, обязательства… он принимает меры, ест таблетки, чтобы лишь не заболеть, потому что это окончательно выбьет его из колеи и он того не успеет и этого, например, попасть на наш симпозиум в Мюнхене… И вот он уже в депрессии, еще и гриппом не заболев. Депрессия эта уж точно приведет к гриппу, и вот, ослабленный предыдущей депрессией, человек не может из этого гриппа выбраться, идут чередой осложнения, в состав которых входит и закономерная, уже гриппу принадлежащая, депрессия. Вам это ничего не напоминает? Мне это напоминает меня. Опять страх и сопутствующая ему гонка вооружений. Не проще ли ярко переболеть гриппом?

Один мыслитель, по имени Сковорода, поделил все человечество на три – получилось: священники, крестьяне и воины. Было это в XVIII веке, на Украине, что оправдывает ясность подхода. Его утопия состояла в том, что для достижения всеобщего счастья человечества необходимо лишь одно – чтобы каждый определил себе в жизни занятие «по сродству»: то есть рожденный священником стал бы священником, рожденный пахарем – пахарем, и воин – воином. И все будут счастливы. Сам он имел некоторое основание так утверждать, поскольку был одним из немногих воистину счастливых людей, ибо веровал. Для достижения всеобщего счастья он давал совет присматриваться к ребенку с рождения: если в церкви любит петь – в семинарию, если к сабельке тянется – в солдаты, если с червячком забавляется – понятно, паши. В наш век его профессионализация покажется недостаточной: а компьютерщик, скажем, кто? Но что человек глубоко несчастен от того, что занят делом не по сродству души, окажется глубоко верным не только до сих пор, но именно теперь. Только занятость своим делом лечит от депрессии и агрессии (что в каком-то смысле – один диагноз), то есть делает человека счастливым, то есть человеком. Как занять всех людей своим делом? Тоже утопия. Может, занять их общей идеей? Но это мы уже пробовали, и лучше бы мы этого не пробовали. Не уговаривал ли я себя только что сам никого никуда не манить, не звать, не внушать?

Может, достаточно понять, что мы этой общей идеей уже давно охвачены? Что мы уже исповедуем то, что проповедовать будет необязательно? Что живем мы не в конце, а в начале?