Оглянись во гневе...

Он объяснил немцам, что если они смогут патриотизм русского народа повернуть против правящего в СССР режима, то победят; если же режим сможет опереться на патриотизм русского народа, то гитлеровскому режиму в Германии — могила. Примерно в то же время сокрушительный разгром в случае войны с СССР режиму в Берлине обещал и живший в эмиграции И.Л.Солоневич, автор книги “Народная монархия”, после 1991 г. ставшей известной и в России. Даже одна группа экспертов из Абвера закончила жизнь в концлагере после того, как в процессе анализа плана “Барбаросса” пришла к выводу, что “эти русские” успеют эвакуировать промышленность на Восток, развернуть производство вне досягаемости вооруженных сил Германии, война примет затяжной характер, и Германия потерпит поражение вследствие истощения её ресурсов даже в случае нейтралитета США. Тем не менее Гитлер напал на СССР, объясняя нападение тем, что это — превентивный удар, упреждающий нападение на него Сталина, к чему мы еще вернемся.

Примерно месяц спустя после начала войны, когда у гитлеризма возникли первые проблемы на территории СССР и в отношении Рабоче-Крестьянской Красной Армии, военнопленных, и населения оккупированных территорий [67], Б.Бажанова снова пригласили к Лейббрандту [68].

Б.Бажанов вспоминает: «Мы опять спорим о перспективах, о немецкой политике, говоря о которой я не очень выбираю термины, объясняя, что на том этаже политики, на котором мы говорим, можно называть вещи своими именами. Но Лейббрандт возражает всё более вяло. Наконец, сделав над собой усилие, он говорит: “Я питаю к вам полное доверие; и скажу вам вещь, которую мне очень опасно говорить: я считаю, что вы во всём правы.” Я вскакиваю: “А Розенберг?” — “Розенберг думает то же, что и я.” — “Но почему Розенберг не пытается убедить Гитлера в полной гибельности его политики?” — “Вот здесь, — говорит Лейббрандт, — вы совершенно не в курсе дела. Гитлера вообще ни в чем невозможно убедить [69]. Прежде всего, только он говорит, никому ничего не дает сказать и никого не слушает.

А если бы Розенберг попробовал его убедить, то результат был бы только такой: Розенберг был бы немедленно снят со своего поста как неспособный понять и проводить мысли и решения фюрера, и отправлен солдатом на Восточный фронт. Вот и всё.” — “Но если вы убеждены в бессмысленности политики Гитлера, как вы можете ей следовать?” — “Это гораздо сложнее, чем вы думаете, — говорит Лейббрандт, — и это не только моя проблема, но и проблема всех руководителей нашего движения. Когда Гитлер начал принимать свои решения, казавшиеся нам безумными, — оккупация Рура, нарушение Версальского договора, вооружение Германии, оккупация Австрии, оккупация Чехословакии, каждый раз мы ждали провала и гибели. Каждый раз он выигрывал. Постепенно у нас создалось впечатление, что этот человек, может быть видит и понимает то, чего мы не видим и не понимаем, и нам ничего не остается, как следовать за ним. Так же было и с Польшей, и с Францией, и с Норвегией, а теперь в России мы идем вперед и скоро будем в Москве. Может быть, опять мы не правы, а он прав?”» — Б.Бажанов “Воспоминания бывшего секретаря Сталина” (С-Петербург, “Всемирное слово”, 1992 г.)

Воспоминания Б.Бажанова показывают, что все сподвижники Гитлера, не окрылены своим присутствием рядом с ним и деятельностью под его руководством, а психологически раздавлены Гитлером, преисполнены внутренних взаимно исключающих мнений, мотиваций и программ поведения. И , не способных к осмысленному волеизъявлению и деятельности в целостности психики каждого из них и в согласии с чувствами и миропониманием.

На уровне индивидуального и коллективного сознательного и бессознательного это порождает конфликт сознательного и бессознательного; информационная мощность бессознательного действительно превосходит (по объемам и скорости переработки информации) мощность сознательного, хотя и не бросается в глаза, поскольку всё, что свершается под управлением бессознательного, с уровня сознания достаточно часто воспринимается в качестве свершившегося “само собой” без усилий и работы: примерно так, как Д.И.Менделеев во сне увидел таблицу периодического закона, а сколько он перед этим наяву мучился в безуспешных попытках построить этот закон, обычно забывается.