Оглянись во гневе...

В “Преступлении и наказании” Ф.М.Достоевский не разрешил вопроса о нравственно правом искоренении гешефтмахерства. Это не значит, что топор Раскольникова высоконравственен и потому прав, но общество может быть защищено от паразитизма только нравственно правым произволом, умышленно и непреклонно преступающим ростовщическую законность, как в отношении корпорации гешефтмахеров в целом, так и в отношении каждого отдельного гешефтмахера.

И не следует сводить роман Ф.М.Достоевского к судьбе процентщицы (с противоестественным для исторически значимой статистики реального ростовщичества именем и отчеством) и студента, затравленного ростовщической экономикой и сословным строем России, изуродованного психически, а потом приписывать роману общечеловеческую гуманистическую значимость.

Это ложное видение мира, поскольку преступление прежде совершает гешефтмахер, а только потом за него наказывается статистически чаще жертва гешефтмахера, пытающаяся вырваться из-под гнета паразитизма гешефтмахеров путем преступления норм ростовщической законности общества; кроме того наказывается и общество в целом, в котором безбедно пожирают жизни множества людей гешефтмахеры.

“Интеллигенции” и всему народу в России следует уже давно переосмыслить свое отношение к этому роману и к тому, что понаписали о нём за последние сто лет литературоведы и авторы школьных учебников, прямо или опосредованно кормящиеся с ладони гросс-гешефтмахеров, но не своим производительным трудом. У тех, кто кормится своим производительным трудом, в большинстве случаев нет времени, чтобы писать работы по искусствоведению, и они вполне могут обойтись в жизни без искусствоведческой “элиты”, которая — в своем большинстве — пришла в искусствоведение по причине собственной неспособности к художественному и иному творчеству, что проявляется, в частности, и в том, что она следует ранее сложившейся традиции растолковывания смысла произведений.

Если бы Ф.М.Достоевский сюжет “Преступления и наказания” изменил только в одном: Раскольников создал бы организацию, члены которой прошлись бы с топорами по особнякам банкиров и в одну ночь выкосили бы все ростовщические кланы Европы и России, их наследников и прислугу, — то он мог бы спровоцировать течение и по такому сценарию, ибо толпа отзывчива ко мнению авторитетов, к числу которых — при жизни — неоспоримо принадлежал и Ф.М.Достоевский.

И если бы хозяева ростовщической мафии уцелели после оглашения такого сценария, то они постарались бы оклеветать Ф.М.Достоевского и предать забвению его наследие, вследствие чего весь “интеллектуальный” Запад в наши дни, скорее всего, был бы лишен возможности умиляться и остальным произведениям его . Он был бы ненавистен и приговорен к забвению при таком сюжете “Преступления и наказания”, также как была приговорена к забвению ненавистная многим работа В.И.Даля “Розыскание о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их”, построенная на анализе скрываемых фактов реальной истории. Его приговорили бы к забвению, даже если бы Достоевский на порядок превзошел себя в художественном описании последующего покаяния и погибели нераскаявшихся террористов.

В целом же “Преступление и наказание” — мелкотемье и явное напыщенное графоманство, порожденное лжехристианством русского православия, приносящее старуху-процентщицу в жертву искупления Ротшильдов, Рокфеллеров и прочих кланов ростовщической еврейской глобальной мафиозной мрази. Отчасти благодаря этой литературной бескровной жертве; благодаря тому, что судьба персонажа старухи-процентщицы заслонила в психике большинства вопрос об отношении к глобальной тирании идеологически организованного, а не стихийного банковского ростовщичества, стал возможным шабаш и психологическое саморазоблачение Березовского, Гусинского, Малкина на израильском телевидении…