Огнь поядающий

Так и было. Аркадий еще не садился и стоял в дверях, выходящих на открытую галерею, любуясь сиянием Воспора в утреннем освещении. Евдоксия кинулась к нему. По ее раскрасневшимся щекам текли слезы, – ей не пришлось их вызывать насильственно, волнение и суета заставили ее заплакать.

– Что случилось, любимая? – ахнул василевс. – Ты плачешь?!

– Мой господин!!! – воскликнула Евдоксия, редко обращавшаяся к мужу таким образом. – Мой господин! Я вынуждена покинуть дворец…

– Что, что такое? – Аркадий заключил в объятия жену и обеих дочек на ее руках.

– Человек, которому ты доверяешь, оскорбил меня! – прерывающимся голосом продолжала Евдоксия. – Он намекнул… что мне пора убираться из дворца!

– Не может быть! – попытался возразить василевс, но василисса не дала ему продолжить.

– Вот, я так и знала! Мои слова ничего не значат! Ты не хочешь даже выслушать меня! Я ухожу! Это невозможно терпеть!

Она попыталась вырваться из его объятий, но он ловко перехватил с ее руки старшую дочку и, в свою очередь, позволил евнухам забрать ее, а потом подвел Евдоксию к ближайшему креслу, усадил и, забрав у нее отчаянно орущую младшую девочку, передал няне. Потом потребовал принести воды и, дав Евдоксии выпить несколько глотков, начал расспрашивать ее, что случилось. Она говорила сбивчиво, поминутно пускаясь в слезы, но все же по ее словам василевс составил себе представление о том, что произошло и был возмущен до глубины души.

– Нося пурпур, он оскорбляет тебя, – закончила свой рассказ василисса, которой нагнанное возбуждение не мешало вполне трезво наблюдать за реакцией мужа.

– Да, конечно, это нельзя снести… – обреченно закивал Аркадий, выслушав ее. – Это оскорбление царского величества! Я подпишу приказ о лишении Евтропия полномочий.

Глава 7 Крест предстоятеля

Косые столпы света, падавшие сквозь высокие окна базилики Софии, пронзали пространство, как копья бесчисленных ангельских воинств. От душного аромата ладана воздух казался почти осязаемым. Богослужение завершилось, закончилась и продолжительная проповедь, и архиепископ Иоанн, спустившись с высокого амвона, направился к выходу. Однако пройти сквозь толпу, в которой все глаза были устремлены на него и все руки тянулись к нему – кто за благословением, кто просто чтобы коснуться края его ризы, – было не так-то просто, несмотря на то что младшие клирики образовали вокруг архиепископа живой заслон и прорубали для него путь в людской толще.

Архиепископ чувствовал себя изнеможенным. Прилив сил, который он всегда явственно ощущал, приобщаясь Святых Тайн, весь растратился на произнесение длительной, почти часовой проповеди. Пока говорил, Иоанн не замечал усталости: все его существо наполняли волны ритма, на которые ложились слова, во множестве рождавшиеся в глубинах сознания. Ему нужно было лишь не сбиваться с этого ритма и ловить нужное слово, остальное все делалось как будто помимо его усилий. Нередко впоследствии, просматривая записи своих проповедей, сделанные усердными стенографами, он удивлялся собственным мыслям: неужели он, и правда, сумел так сказать? Для него это было еще одним подтверждением всепроникающей милости Божией, которая не оставляет человека ни в каких обстоятельствах. Но заканчивая говорить, архиепископ всегда испытывал полное опустошение и негодовал сам на себя, что опять отдал всю дарованную ему благодать, не оставив себе ни капли, и при этом понимал, что иначе не мог и не сможет. Его раздражала каждая мелочь, хотя он изо всех сил старался скрыть свое раздражение. Бесцеремонная навязчивость паствы, которая, как сухая, растрескавшаяся земля, не становилась мягче даже после обильных потоков словесных увещаний. Почему они не могут удовлетвориться тем, что он уже сказал, почему не могут унести с собой добытое им горнее слово, принять, как семя, в душу, и в тишине раздумий взращивать всходы? Для чего им нужно его личное благословение, зачем они суеверно хватаются за его одежды? Разве он Спаситель, чтобы творить чудеса? Архиепископ ясно понимал, что это поклонение неполезно ему самому, что оно всевает помыслы тщеславия, которые потом дают непрошенные всходы, хоть он и не устает выдергивать вредоносную поросль. Он досадовал на недогадливость служителей, которые никогда не могли, как надо, защитить его от посягательств толпы, хотя, казалось бы, чего проще? – проложить заранее кратчайший путь от проповеднического амвона до ступеней на солею, поставить охрану, из своих же. Но нет! Каждый раз его возвращение в алтарь превращалось в плавание на утлой лодчонке по бурному морю.

Еще несколько шагов…

– Владыко святый, благословите! – коренастый мужчина с квадратной бородой и капельками пота на блестящей лысине бросается ему навстречу. Архиепископ устало осеняет его крестным знамением и сухой, безжизненной рукой касается его головы.

– Господь да благословит тебя, господин Астерий, за твое щедрое пожертвование! – быстро проговаривает он и внезапно в светлых глазах его вспыхивает искра. – Но впредь подумай, каким путем приобрел ты свое богатство.