Огнь поядающий

– Да-да, лучше запри, – кивнул Евтропий, чувствуя, как его начинает бить крупная дрожь. А что, если солдаты ворвутся в церковь? Для них ведь нет преград и нет указа. Даже запертые ворота ограды – лишь символическая защита. Будучи первым человеком в государстве, евнух прекрасно это понимал. Готфы непредсказуемы. И вообще использование варварской военной силы – это скачка на необъезженной лошади. Только кажется, что начала слушаться, а она вдруг как понесет по бездорожью, а потом вскинется и сбросит незадачливого седока…

Евнух опустился на циновку, потирая все еще болевшие после прыжка ступни. Время потянулось мучительно медленно, как будто кто-то остановил солнце, жаркими квадратами застывшее на стенах и на полу. Перед глазами Евтропия одна за другой замелькали картины прошлой жизни – или прошлых жизней, точно не одной! Сколько их он прожил? Первая жизнь при матери, служанке в придорожной харчевне, в персидском городе, названия которого не запомнил. Кто был его отцом, он и не знал. Но почему-то мать дала ему царское имя – Ардашир. Может быть, его отец был знатным? От матери запомнил усталые глаза, ласковые руки, легкие поцелуи в макушку. Потом она умерла, и он каким-то образом оказался на рынке невольников. Стоял на деревянном помосте, абсолютно голый, с табличкой на шее, среди других таких же детей, которым было страшно и смешно. Подходили взрослые, осматривали, бесстыдно ощупывали чресла, смотрели зубы. Вместе с десятком других мальчиков его купил чужеземец, бормотавший на непонятном языке, напоминавшем бульканье воды. Потом их куда-то везли в закрытой дощатой повозке. По пути двое мальчиков умерли от поноса. После бесконечного пути по тряской и пыльной дороге была переправа через неизмеримую реку, которую называли морем – Ардашир раньше и не знал этого слова, а речку знал только одну, бегущую с горы, полноводную весной и пересыхающую летом.

Потом было странное, стыдное и болезненное действо, после которого он навсегда изменил свою природу, хотя понял это уже много позже. Тогда гораздо заметней было то, что ему сменили имя. Теперь его звали Евтропием, и он понемногу учился понимать чужой булькающий язык. В схоле, в которую его определили, царил военная дисциплина, но мальчикам-скопцам внушали, что они – избранники судьбы, и они гордились собой, своей формой, умением красиво ходить строем и ловко орудовать мечом и копьем.