Огнедева

Она подошла к Одду вплотную и положила руки ему на грудь, словно искала защиты у живого человека от того темного, стылого ужаса речной глубины, куда была обречена сходить каждое лето — год за годом. Он обнял ее и прижал к себе, и она прильнула к нему, потому что порядком продрогла в вечерней роще после прохладной озерной воды, а от тела сильного мужчины исходило тепло, которого ей так не хватало. Он мог дать ей опору в этом мире, который требовал от нее напряжения всех ее человеческих сил, и даже больше.

— И теперь — все веселиться будут, а я буду Лелю в себе беречь. Я старшая дочь старшей дочери, не отпускает меня, для себя бережет. Понимаешь ты? — шептала Яромила, покоряясь его объятиям и прижимаясь лицом к его плечу. — Никогда я, как человек, не жила. Все только, как

— Я понимаю, — шепнул Одд, зарываясь лицом в ее влажные волосы, которые, постепенно подсыхая, уже завивались на висках в задорные огненно-золотистые кудряшки. — Я знаю, каково это — носить в себе бога. Но боги никогда не выбирают для этого тех, у кого не хватит сил и простора в душе, чтобы их вместить. Через нас они выходят в человеческий мир, и мы делаем для них все, что можем. Но я освобожу тебя.

Его руки жадно скользили по ее телу, поглаживая по спине, по бедрам, и Яромила льнула к нему, согреваясь и постепенно расслабляясь. Впервые в жизни она встретила человека, достаточно сильного, чтобы не только понять ее, но и помочь ей. Того, кто не побоялся бы встать на пути у богини, кто не был скован трепетом и почтением перед волховским Ящером — ее божественным женихом. Яромила больше не хотела быть невестой Волхова. Уже пять лет она была богиней-Девой, и вечно юная Леля не давала ей двигаться дальше по дороге ее земной человеческой судьбы. Но теперь все — Яромила-Леля погибла, осталась на темном дне, и новой весной юная богиня-Дева найдет себе новое воплощение. Наконец-то она могла поддаться своему влечению — тому, что все эти дни зрело и крепло в ней, став неодолимым.

Губы Одда мягко касались ее лица, пока не добрались до губ, нежных и прохладных; она приоткрыла их, подчиняясь ему, и своим поцелуем он словно бы влил в нее тот жар, которым сам был переполнен. Дрожа от нетерпения, Одд поднял ее на руки, выбрал ровное место и осторожно положил Яромилу на траву, потом склонился над ней и стал целовать — сначала шею, потом спускаясь все ниже, на грудь, живот и бедра. Она не возражала, а только поглаживала его волосы и плечи, дыша все чаще и глубже. Ей было тепло, русалочий дух ушел, сменившись сладким томительным чувством, и неведомая сила словно несла ее вперед — сила любви, что поддерживает и обновляет мир.

Продолжая целовать ее, Одд лег рядом на траву, свободной рукой расстегнул пояс, стащил свою знаменитую красную рубашку, потом вторую, нижнюю, и отбросил их обе. Яромила гладила его по груди, по спине, по плечам, везде натыкаясь пальцами на шрамы — в основном старые, побелевшие, но один на правом плече оказался еще довольно свежим и выделялся красной неровной полосой. Ее руки гладили его по спине, коснулись бедер, и тогда он рванул узел на штанах, развязал их и сбросил до колен. Яромила развела бедра, позволяя ему поместиться между ними, и он накрыл ее собой, тяжело дыша и не в силах больше сдерживать свое желание. Но и она уже постанывала, изгибалась и двигалась, чтобы помочь ему, а также стремясь наконец дать выход своему томлению, теперь вовсе нестерпимому. Она почувствовала боль, но та почти растворилась среди наполнявшего ее возбуждения и не имела никакого значения, — и Яромила вскрикнула почти с торжеством, будто хотела, чтобы земля, вода и небо знали: кончается ее бесплодное девичье существование, из отцветающей Лели она становится плодоносящей Ладой, способной принести в мир новую жизнь.

В то же время она понимала, что рядом с ней не бог, а обычный человек, мужчина, забывший себя от страсти. Одд рычал, как зверь, постанывал и безотчетно терся лицом о ее лицо, то покусывал ее ухо, то поднимал голову, и она видела над собой его лицо с совершенно бессмысленным от упоенного блаженства взглядом.

Яромила вдруг впилась ногтями ему в спину, повинуясь еще незнакомому внутреннему порыву, провела по ней, не помня себя, и в это время Одд хрипло вскрикнул и опустился на нее, словно обессилев. Его переполняло чувство, будто он сделал нечто важное, и в то же время он испытывал облегчение и торжество. Он безотчетно стремился к Яромиле с того мгновения, как впервые увидел ее в лодье на Волхове, и вот добился — она принадлежала ему. Чувствуя восхищение, нежность и благодарность, медленно приходя в себя, он поглаживал ее кончиками пальцев с такой нежностью, которой трудно было ждать от его загрубелых рук.

Они еще некоторое время лежали на траве, тесно прижавшись друг к другу, но потом где-то вдали послышались голоса.

— Кто там? — Одд поднял голову. — Опять духи?